Блог | Дался тебе этот Париж
Она жила в Париже уже десять лет. В пятом округе напротив овощного рынка. Поэтому без смущения считала себя парижанкой. Талия – 58 см, волосы – длинные русые, с запахом кумарина. Виридиановые кеды, шарф из креповой ткани. Гибкая спина танцовщицы. Легкие ноги в любой момент готовы к прыжку жете.
Каждое утро она торопилась на репетицию. Мимо магазинов, торгующих старыми приставками, и бургерных, в виде тупоносых автобусов с красными протертыми сиденьями. В них подавали панкейки с кленовым сиропом, огромные, с лапоть, омлеты по-мексикански и кофе в грубых щербатых кружках. Мимо цветочных лавок с лавандой и горшками с розмарином и тесно припаркованных машин, будто склеенных силиконовым клеем. Вдоль чуть душноватой Сены, букинистов с репродукциями Лотрека и собора Нотр Дам. До обеда у нее была разминка в виде альпийского шага, плие и закрытого аттитюда. Вечером - спектакль. Она растягивалась, делала цаплю, а в голове неизменно звучали строки Рождественского:
Я шагал по земле, было зябко в душе и окрест.
Я тащил на усталой спине свой единственный крест.
Было холодно так, что во рту замерзали слова.
И тогда я решил этот крест расколоть на дрова.
Читайте: Всему нужно время и особенно – настоящей любви...
По субботам ходила на рынок. Ей нравилось рассматривать холодные погребные яблоки, каменные манго, мандарины с зелеными листиками, креветки и лангусты. Дышать ароматом круассанов, багетов и зерновых хлебов. Любоваться парижанками в коротких ботах и искусно завязанных шалях. Они о чем-то оживленно беседовали и наполняли свои корзинки зеленью, устрицами и грибами. Щурились от солнца. Нюхали, подносили к свету, трогали быстрыми пальцами клубни, канистры оливкового масла и вязки фиолетового лука.
Раз в месяц она посещала Мулен Руж на бульваре Клиши и кладбище с зелеными, съеденными мхом, камнями. Молчала у могилы балерины Марии Тальони, на плите которой всегда находилась груда первых станцованных пуант. Бывало, подходила к Далиде, завоевавшей Париж в одном платье, и расспрашивала об одиночестве. Затем обедала и звонила маме. Та всегда просила вернуться:
- Ты там совершенно одна. Дался тебе этот Париж.
А она, поглаживая взглядом ажур Эйфелевой башни, объясняла, что не имеет права разбрасываться талантом и возможностями. И опять слышала внутри себя стихи:
- И разжёг я костёр на снегу.
И стоял.
И смотрел,
как мой крест одинокий удивлённо и тихо горел...
А потом зашагал я опять среди чёрных полей.
Нет креста за спиной...
Без него мне
ещё тяжелей.
