Блог | Побег за пределы амбиций
Это было давно, на излете перестройки. Основное психологическое образование и специализация по медицинской психологии у меня уже были, но мое собственное понимание устройства личности, а также болезни, здоровья, психосоматики, психологических и психиатрических проблем и их взаимосвязи еще не сложилось. (Если кто не знает, сообщаю: на сегодняшний день общепринятой всеми практикующими психологами концепции устройства личности не существует, большинство либо пользуется одной из более-менее равноправно наличествующих, либо строит некую эклектику для личного повседневного употребления. Самые уверенные в себе придумывают свою собственную концепцию и предлагают ее "городу и миру".)
Мама с высоким худощавым подростком пришли поздно вечером, на последний час приема, когда в поликлинике уже почти никого не было и, хотя свет горел, коридоры казались темными и пустынными.
— Ты сам будешь рассказывать? — спросила мать, тревожно взглянув на сына. — Может быть, мне вообще выйти? Тебе так легче будет?
— Подождите выходить, — попросила я. На самом деле я просто слегка побаивалась оставаться один на один с сумрачного вида подростком: вдруг это мать его сюда притащила и он вообще разговаривать не станет. Что мне тогда делать? — Сначала расскажите свое видение ситуации, а потом Сережа расскажет свое. У меня будет по крайней мере две разных точки зрения. Потом я добавлю свою и — понимаете, триангуляция — возникнет хоть какая-то возможность выстроить объемную версию происходящего.
Читайте: Лучше бы вы развелись
Женщина уважительно закивала:
— Да-да, триангуляция, конечно! Понимаете, Сергей всегда, с самого начала был таким спокойным, тихим. Не капризничал. Не хулиганил, не дрался. Очень любил открытки старые рассматривать. Посадишь его, он и сидит…
— Беременность, роды? — быстро спросила я.
Когда у нас имеется младенец типа "посадишь и сидит" — это всегда повод насторожиться в плане неврологии. Но никто обычно в это время не настораживается, все, наоборот, радуются: удобно. Таскают по врачам тех, которые постоянно вопят и крутятся.
— Тяжелые были роды, — признала женщина. — И стимуляцию мне делали, и тащили его. Как-то он не так шел. В какой-то момент акушерка даже второму врачу сказала так панически: "Что будем делать?! Мы же так ребенка потеряем!" У него на головке прямо вот как отпечаток пальца был. Синий такой. Потом прошло. И кушал он сразу хорошо. И спал.
— Понятно, — сказала я. — Рассказывайте дальше.
— Мы все всегда делали, что врачи прописывали. И массажистка к нам на дом приходила, и на море ездили. Да с ним, говорю же, и не было никаких проблем. В садике его очень любили, он никогда не шалил, воспитательнице помогал и с девочками дружил. Отец тогда уже сердился даже.
— На что же он сердился?
— Ну, говорил, что мы с бабушкой маменькиного сынка растим, а не мужчину, что он сдачи дать не может и ни разу не попросил ему пистолет или саблю купить. Он и вправду в такое не играл никогда. Только в конструкторы, в животных, в маленькие всякие игрушечки, мозаики любил собирать, лото, ну и вот открытки еще…
— А с другими детьми?
— В садике все нормально было. Воспитатели его любили, так и дети не обижали. А вот с первой учительницей Сереже не повезло.
— В смысле?
— Он не успевал за всеми. Не то что не понимал, просто медленнее других делал.
— Я не понимал, — возразил Сережа. — Я помню. Я на уроке не понимал. Не знал, что писать, и переставал вообще.
Читайте: Разрешите не рожать
— Ну вот. Учительница, кажется, хотела, чтобы мы ей деньги платили, чтобы она с ним занималась, а мы наняли другого репетитора. Сережа подтянулся, но она уже как-то так к нему относилась… И дети вслед за ней, они же маленькие, на учительницу очень ориентируются. В общем, там такие отношения сложились…
— Меня дразнили "дебилом" и били, — спокойно констатировал Сережа. — А я не мог ничего сделать: их пятеро было.
— Отец тогда несколько раз ходил разбираться, и все в общем-то утихло. Но школу Сережа не любил и учился так себе. После начальной школы мы его оттуда забрали и устроили в гимназию.
— Зачем?! Если он с трудом усваивал обычную программу!
— Отец решил, что нужно хорошее образование.
— Он сказал так: большие расстояния преодолеваются постепенно, шаг за шагом, — снова вступил в разговор Сережа. — Ты будешь все время ставить себе маленькую цель и ее достигать. Потом следующую. И постепенно у тебя все получится. Как и у меня. Ты же мой сын.
— Кто твой отец?
— Бизнесмен. У него три завода и две автоколонны.
— Он из Стерлитамака в Ленинград приехал, — уточнила мать. — В одних штанах и с 25 рублями в кармане.
Дальше, в общем-то, можно было не рассказывать. Но что происходит сейчас?
— Он с этого года стал другой: нервный весь, дерганый, может заплакать — в шестнадцать-то лет! А он и в младенчестве почти не плакал. Может сидеть, уставившись в стенку, час, другой. И это когда уроки не сделаны. С друзьями — у него их двое — почти перестал встречаться. И самое страшное, почему я к вам и прибежала: стал ложиться в кровать со светом и еще громкую музыку включать. Я спрашиваю: что за новости? А он мне: иначе мне не заснуть, так я "их" хоть как-то заглушаю.
— Хорошо, — сказала я. — Теперь посидите в коридоре.
Читайте: Сын "ботаника"
***
Оставшись один, Сережа довольно внятно изложил мне симптомы: слуховые галлюцинации — хор, иногда невнятно спорящие голоса, симфонический оркестр, кошмары, которые как-то не сразу исчезают после пробуждения, апатия, нежелание ничего делать и никого видеть.
Продуктивные и негативные признаки юношеской шизофрении одновременно, через запятую. Все совпадает? Что-то мне мешало поставить точку.
— Ты сейчас в десятом классе. Как тебе в гимназии? Что дальше?
— Я делаю уроки часов по шесть, и у меня два репетитора. Дальше? У меня нет никаких увлечений. Поэтому папа уже выбрал мне институт и факультет. Говорит, хорошие и не самые сложные. Но если я замахнусь на Политех или прикладную математику, он будет только рад — так он говорит.
— Ты единственный сын?
— Да. К сожалению. Мама после меня не могла больше родить.
— А все-таки чего хотел бы ты сам? Ты же не мог не думать.
— Вы будете смеяться.
— Не буду.
— Я хотел бы быть воспитателем в детском саду. Лепить с детьми, мастерить, клеить, рисовать открытки родителям к празднику.
Я почувствовала, как у меня защипало в носу, и слегка отвернулась, чтобы он не заметил. Бедняга! Детский сад — единственное счастливое время в его жизни, он хотел бы туда вернуться и делать счастливыми других. И у него получилось бы!
Читайте: Страх без причины
— Ну вот, вы смеетесь!
— Ничего подобного!
— Еще я люблю готовить, мне нравится торты делать, и салаты придумывать и оформлять — красивые и вкусные, все говорят.
— Иди в кулинарный техникум!
— Вы смеетесь?!
— Увы, нет. Я практически плачу.
— Смеетесь…
***
— Я не вижу, не чувствую психиатрии как процесса, — сказала я матери. — Скорее, это вынужденное — его мозг готовится к бегству. Ему бесконечно тяжело учиться в гимназии. Он с ужасом и отвращением думает об уготованной ему отцом дальнейшей жизни. Все что угодно лучше этого — так ему сейчас кажется. Он не может обматерить вас, хлопнуть дверью, сбежать в одних штанах, у него нет для этого ресурсов, да и бежать ему в общем-то некуда и незачем. Он другой, но для него тоже есть место в этом мире — вы можете объяснить это вашему мужу?
— Я пыталась, но он меня не слышит. У него один сын, наследник, он не хочет ничего знать, для него жизнь — это преодоление трудностей…
— Сможете привести мужа?
— Он не пойдет. Он говорит, что вся эта психология — для слюнтяев и бездельников.
— Вы же мать! Вы видите, что происходит с Сережей. Попробуйте настоять: пусть муж ни к кому не идет и просто его отпустит. Пусть парень идет в кулинарный техникум или педагогическое училище. Это как раз соответствует его способностям и желаниям. Там он будет счастлив. А если поверх перинатальной энцефалопатии в нем вдруг проснутся-таки честолюбивые отцовские гены — это, кстати, возможно, так как процесс восстановления в 15 лет не закончен, — и стремления, так ведь никогда не поздно. А сейчас вы его просто столкнете в яму.
— Я попробую, но практически не надеюсь.
Читайте: Третий не лишний
***
Прошло довольно много лет. Немолодая женщина поздоровалась со мной в осенней аллее недалеко от поликлиники. Я вежливо-равнодушно ответила, собираясь идти дальше. А женщина вдруг заплакала. Я, конечно, оторопела и остановилась.
— Вы не помните, — констатировала она. — У вас так много посетителей.
— Попробуйте напомнить.
Она постаралась. Я вспомнила.
— Что Сережа теперь?
— У него диагноз и таблетки. Два раза в год госпитализация. Он поправился на 35 кило. Сидит и смотрит телевизор. И еще раскладывает открытки. Мы ему их покупаем.
— А отец?
— Отец говорит: что ж, болезнь — это со всяким может случиться. Да он всегда на работе, они и не видятся почти. А я каждый день помню, что мы могли, он мог… Вы знаете, это ужасно, но я почти ненавижу собственного мужа. Но больше, конечно, себя.
Читайте: Ребенок не того фасона
— Послушайте, я вполне могла ошибаться, — сказала я. Должна же я была ее хоть чем-то утешить. — Я ведь даже не врач. Это уже тогда могла быть совершенно реальная психиатрия.
— Я тогда, после моего к вам визита, когда вы сказали, что он называет симптомы через запятую, перерыла у него все и нашла учебник по психиатрии. Он его в библиотеке взял…
— Это ни о чем не говорит, — твердо возразила я. — Он мог просто пытаться понять, что с ним происходит.
— Да,-да, конечно… Спасибо.
— За что спасибо?!! — почти закричала я. — Я же ничего не смогла!
— Благодаря вам я знаю, что мой мальчик не сумасшедший. И всегда говорю ему об этом. Он грустно улыбается. Может быть, когда-нибудь мне удастся позвать его обратно.
Если бы я была верующим человеком, я бы сказала: я буду молиться об этом. Но у атеистов нет формулы для подобного случая. Поэтому я просто молча смотрела, как она уходит сквозь вечерний свет и падающие на асфальт желтые листья.
