Блог | Индия как на ладони, или Жизнь бомбейских трущоб
Сегодня я открою тебе другой Бомбей. Никто не вспомнит, как все начиналось. Поэтому, если спросить, что такое Колаба — у каждого найдется своя версия. Так, историки говорят, что Колаба–южный район Бомбея, который был выстроен британцами в период их господства над Индией.
Культурологи убеждены, что Колаба и соседний квартал Кала-Года ("черно-белое") – мировая точка на культурной карте Азии, где Галерея изобразительного Искусства Джехангира соседствует с Историческим музеем принца Уэльского и Галереей современного искусства. Здесь проходит ежегодная неделя искусства "Кала-Года".
Морякам Колаба известна как "Ворота Индии". Здесь пришвартовываются корабли с мелких островов Аравийского моря, которые посеяны чьей-то невидимой рукой.
Полиция помнит Колабу в связи с пятизвездочным Тадж-Махалом — отелем, где мусульманские радикалы, прибыв с моря, организовали серию терактов в 2008. В те черные три дня террористы расстреливали белых туристов, и неуловимо перемещались к следующей точке скопления европейцев.
Разводилы используют Колабу по-своему. Только здесь белые ротозеи покупаются на абсурдные уловки. Ничего не объясняя, прогуливающийся медленным шагом прохожий, подносит к твоей ушной раковине проволоку. Затем проворно меняет ее на другую, на ней уже всеми лапками держится жирная зеленая гусеница. Тебя почти что спасли от паразита, но за определенную сумму из твоего уха извлекут еще пару таких же эхинококков, которые ты, конечно же, не чувствуешь в своем ухе.
Найдется здесь и ресторан Леопольд. Именно в нем Лин из Шантарама проворачивал свои аферы. А затем повстречал Карлу на перекрестке у кинотеатра Регал. Правда, некоторые бомбейцы утверждают, что роман "Шантарам" — вымысел. Дескать, в нем описываются трущобы Колабы, которых там нет и в помине.Но и на старуху бывает проруха.
Другая Колаба
Чтобы открыть другую Колабу, пройди с тыльной стороны отеля Тадж. Двигаясь мимо Старбакса, ты увидишь двух охранников. Эти два парня проверяют сумки на входе в кофейню и уж очень хорошо тебя знают. Ведь клиентов здесь помнят и ценят. Поэтому тебя окрикнут "How are you?".
Колаба — район повышенной террористической опасности. Так что сегодня тебе не удастся пройти по старой брусчатке, по которой, возможно, когда-то гуляла сама Британская королева во время приезда в Индию.
Сейчас тротуары захвачены полицией в связи с приездом официальной делегации. Разведка пронюхала, что радикально настроенные исламисты готовы устроить теракты в местах скопления туристов.
Просто иди. Мимо тебя проплывут трехэтажные домики с вазонами на ступеньках. Много горошков, разного размера — от фикусовых деревьев до невысоких вазонов.
Сегодня так спокойно, что даже морской ветер сдался перед холодной уверенностью полицейских, которые охраняют каждое здание. Но в иное время этот ветер перерастает в ураган, подбрасывая ведра и горшки с вазонами, и катит по узким улочкам.
Так ты добредешь до Колабского рынка. Но помни, что отель Тадж — в пятистах метрах. Ни одно место в городе не видело такой текучки европейских туристов — лощеных, с иссиня-белой кожей, которая вот-вот заиграет солнечными зайчиками по раскаленной мостовой. Никто не ведает их имени, никому нет дела до их происхождения. Никакой ребенок не бросит ради них свои "дочки матери", чтобы бежать с криками "give me a dollar" или "года-года" (белый), как это зачастую случается в северной части мегаполиса.
Дети колабских трущоб играют прямо на проезжей части. Редкая мать о них переживает: движущийся автомобиль здесь раритет. Возможно, последнее, что видела эта дорога — веселый индийский грузовик с традиционной надписью "Horn OK please" (Посигналь, если у меня все в порядке). Должно быть, он вывозил строительный мусор еще вчера.
После "Миллионера из трущоб" есть ощущение, что трущобы — это обязательные кучи мусора, которые сортируются нищими вдоль огромной водопроводной трубы, что проходит с севера на юг. По другую сторону должны быть дома из пластика и клеенок.
Так начинаются трущобы
Индия не терпит предубеждений. Она учит открываться пространству вариантов.
Здесь возможно все. Каждый новый урок начинается со слов "А теперь забудь все, что ты знал до этого". Трущобы Колабы — это подобие наших времянок в деревне. Возможно, в такие мы приезжаем на дачу. В некоторых мы храним лопаты.
Проходя мимо этой скукоты, у тебя возникнет подозрение, что что-то ты делаешь неправильно. И если у тебя, как и у меня в тот день, окажутся две коробки "Вечернего Киева", ты решишь, что здесь они принесут больше пользы и радости, чем в руках друзей.
Одна коробка распечатана. Зовем четырехлетнюю девочку, которая играет с водой у больших бочек. Весь ее вид говорит об одном: "иди дальше, сэр, твои дела настолько мелочны по сравнению с моей игрой, что я тебя даже не слышу". На помощь подключается две девочки лет 12. И тут к тебе бежит коричневое чудо, которое тянется к конфете.
Одна коробка распечатана. Зовем четырехлетнюю девочку, которая играет с водой у больших бочек. Весь ее вид говорит об одном: "иди дальше, сэр, твои дела настолько мелочны по сравнению с моей игрой, что я тебя даже не слышу". На помощь подключается две девочки лет 12. И тут к тебе бежит коричневое чудо, которое тянется к конфете. Закон трущоб прост: "Хватай, пока дают, затем разберешься с тем, нужно ли оно тебе".
А теперь считай. На счет "три" к коробке с "Вечерним Киевом" будут тянуться десятки рук. Дети налетят, как океанская волна, сбивая с ног, взбираясь по тебе, подпрыгивая, толкаясь, выдирая все, что есть в руках. Помни, что твои айфоны и деньги должны быть закрыты в сумках. Никто не знает законов толпы. А у детской толпы вообще не существует предсказуемых законов.
Все будет идти по описанному мной сценарию. А далее мы решили распечатать и вторую коробку конфет. Поэтому событийная линия резко сворачивает с намеченного пути и дети обращаются за помощью к мамам.
Вот один малыш тянет свою родительницу за конец сари. Золотые грудки "Вечернего Киева" мелькают то тут, то там. В этой суматохе ладошек можешь не заметить, что одной рукой ребенок тянется за сладким, а в другой — конфета уже есть. Чтобы было справедливо, приходится давать конфеты в руки мам.
Уж мама точно отдаст сладкое ребенку. Что-то сэкономить, но накормить ребенка — международный инстинкт любой матери, любого цвета кожи и языка — от китайского до немого.
"Чало! Чало яга се! Мера бачча ро рага!" — Валите все отсюда, пришли и довели до слез ребенка! — кричит с порога женщина-язва, которая не раз видела подобных "благотворителей". Дадут конфет на 20 рупий, а за это наделают наших фоток на тысячу и напишут на Пулитцеровскую премию за наш счет", — читалось в ее глазах.
Этот отказ фотографироваться — в крови бомбейских детей. Если жители глубинки сами проскальзывают в кадр, то жители города?—?стреляные воробьи. "Можно вас сфоткать?" — спросил я девчонку лет 13 с ее младшим братом, когда проходил по кварталу. "No photo! No comments!" — перекрыла она вид воображаемой камеры жестом болливудских звезд из телевизора.
Ведь телевизор — это все. Не каждая трущоба одинакова. Есть бедные — из клеенки и покрывал, есть из бетона. Но во многих есть спутниковая тарелка и телевизор. Дома некоторых "зажиточных" нищих могут украшать поделки из штата Раджастхан, а приходящего будет благословлять образ бога Ганеши над дверью. У них может не быть водопровода, канализации и денег на баллон газа. Но телевизор быть обязан.
Обед они готовят по старинке, в котелках на костре прямо посреди шумной улицы. Этот этнос пофигистично-эгоистичен в плане свободы проявления: ты можешь бунтовать, но никто на твои проблемы не реагирует. Их нужно будет обходить, но они будут тебе улыбаться.
Выглядит это так. Ты отдаешь вещи в стирку и через день тебе приносят 3 футболки размера Мега-Иксель размером с флаг на куполе Верховной раде и при этом говорят:
— Sir, two T-Shirts are lost, OK, my dear friend?
— Что вы сделали с этими футболками? Где еще две?
— "Они потерялись, ноу проблем май френд?" — говорит он, со взглядом преданной собачки, будто он терял и портил твои шмотки с огромной заботой.
Кстати, многие бедняки промышляют стиркой. Они берут на дом простыни с больниц и частные вещи от более состоятельных горожан, но которые еще не могут позволить иметь дом с водопроводом, электричеством и стиральной машиной.
От бедняков никогда не пахнет потом, они не курят, на улицах не встретишь пьяного.
— Нищие — это бомбейский феномен, — рассказал мне Сачин, местный товарищ. — "Часть приезжает сюда в поисках работы со всей юго-восточной Азии. Они теряют то, что имели. Другие сильно экономят, спят на улице под деревом, едят как попало, чтобы что-то сэкономить, заработать для семьи и вернуться назад в деревню где-то, не то на Филиппинах, не то в Калькутте.
Как и в любой стране, бедность мало заметна в деревнях. Люди работают, друг друга поддерживают. Тебе нужны дрова, а за ними далеко идти? Давай я с тобой поделюсь, потому что ты часто делишься со мной молоком своей коровы.
Но в бетонном городе 27 миллионов человек конкурируют друг с другом за ресурсы.
— Вот чолы, общежития, в которых раньше жили жители тканной фабрики" — продолжает Сачин. — Фабрика умерла. Землю выкупил бизнесмен, предоставив жителям новые квартиры. А старые общежития отремонтировали. Часть продали, часть комнат — власти выделили жителям трущоб. Но привычка старого образа жизни так над ними довлеет, что те стали сдавать квартиры в аренду, чтобы проедать полученные деньги на улице. В результате, некоторые так и теряют былое сострадание государства, которое не ценили.
— Выделяет ли вам государство дома? — спрашиваю я у жительницы квартала трущоб.
— Ваш вопрос не корректен. В трущобах я родилась, прожила всю сознательную жизнь, родила двоих детей. Это и есть мой дом, — подтверждает слова Сачина женщина лет сорока.
От ее слов веет обреченностью. Эта цыганская жизнь висит в юридическом пространстве бесправно и безропотно. Но блеск в добрых глазах излучает уверенность, что женщина находится на своем социальном месте, занимается своим делом и живет в любимом доме. Она любит своих детей, ей нравится ее "малометражка". А о вкусах не спорят.
