Москва: все лежат... успокоенные и неживые
Пока политики считают, что все хорошо (поголовье не уменьшается, трепыхается предсказуемо), психологи фиксируют повышенную сейсмическую активность – архетипическую тревожность; она поднимается и нарастает из глубины коллективного бессознательного. Перекос в нашей культурной матрице состоит в том, что граница между "плохо" и "хорошо" проходит не между "жизнью" и "смертью", а по меже "свои – чужие". В периоды запредельных внешних нагрузок (войн прежде всего) это смещение обнажается. "Свои" – это всегда хорошо, даже если они вне жизни, то есть вне человеческого. Вот этот архипелаг "свои и не живые" расплывается широким серым пятном по холсту общественной жизни, - пишет Ольга Маховская в своей колонке на Радио Свобода.
Признаки общественного оцепенения, нарастающей депрессии и даже некрофилии дают о себе знать на бытовом уровне. Вот лишь некоторые из них:
1. Невозможность спонтанного смеха. Лицо механически разъезжается в кривой усмешке, а дофамин не выделяется, вместо разрядки – судорожное торможение всех рефлексов. Покровы кожи не краснеют, а бледнеют. Шутка воспринимается как страшное прозрение. Обратите внимание, смеются ли ваши домочадцы во время дежурных комедийных шоу или смотрят на экран с печатью горя на челе, а то и равнодушно, как в пустоту.
2. Отстраненность, интуитивное отдергивание руки вместо желания дотронуться, слиться в объятиях или укрепиться в рукопожатиях. Касания пугают, физическая близость вызывает отвращение. Отталкивает простое приближение человеческого лица. Неприятно, когда тебе смотрят в глаза с расстояния меньше метра. Хочется закрыть лицо руками и бежать.
3. Нежелание вставать по утрам. Проснешься и думаешь: "Где я? Кто я? Опять?!" Только под вечер в мозгу включается лампочка и можно что-то поделать для поддержания штанов и реноме. Минимум-миниморум. Чтобы с работы не выперли, да из дома не выставили. За этот бортик "маленьких дел", к которым приучен с детства, теперь и держишься. Вроде как полезный работник. "Мусор только все время забываю вынести, – говорит мой дважды разведенный приятель. – Вас не поймешь, то "Не выноси сор из избы!", то "Снова мусор не вынес!" Утром еще спишь на ходу, вечером уже спишь на ходу".
Читайте: Почему русские – не нация
4. На фоне обедневших социальных связей болезненно нарастает чувство вины. Веришь всему, что говорят, лишь бы говорили. Страшно одному, как проклятому.
Из-за экзистенциального шока у человека могут начаться галлюцинации, нарастать настроения истерики и, соответственно, внушаемость. Страх выключает разум, становится лишней инстанцией в цепи принятия решений. А подсказка, как действовать, приходит только извне, свыше или сверху, спускается как циркуляр. Почему-то это всегда – строгий голос с угрозой. Просишь в церкви, а огребаешь на работе или непосредственно по адресу проживания.
И в Бога веришь, и начальнику веришь, и соседу веришь. Но ждешь полиции. Только бы простили. Молчат, игнорируют, а потом прихлопнут как муху в один раз. "Самое обидное – ни за что, без объяснений. Просто перестали общаться, звонить, поздравлять. Как будто я – пустое место".
5. Бывает плохо так, что тянет к покойникам. Внезапно, по случаю, обнаруживаешь, как хорошо на кладбище, как тихо и спокойно. Вся Москва уложена кладбищенской плиткой, и это тоже хорошо! Тверская превращена в колумбарий, грандиозно! Все лежат, успокоенные и неживые, живые тоже красиво улягутся и будут смотреть молодо, иногда весело, иногда грустно, как на "Фейсбуке", но уже безмолвно. Слова раздражают. Как поговаривает моя соседка-ткачиха: "Я давно поняла эту интеллигенцию. Они убивают мозг разговорами".
Политика меняется, болезни излечиваются, а человек остается неизменным, даже когда стареет. Он хочет жить нормально. Когда все складывается неожиданно плохо, норма – последняя надежда, спасательный круг. Но и его ветер перемен относит все дальше в океан неопределенности. Нормы наши интуитивны, наивны и легко мимикрируют под общественные мнения. Точно так ребенок живет на волне родительских настроений, пытаясь угадать, откуда ветер дует. Шансы выжить у него есть только в тихую безветренную погоду, когда все дома, сыты, здоровы и довольны, одержимы заботой друг о друге, преисполнены планов и добрых чувств. Нормальные дети из холодного дома бегут.
Послушные и заведомо виноватые прячутся под одеяла и ждут конца.
