Светлана Мороз: они нас защищали - и мы им должны

Стремясь уберечь украинских воинов от ранений, представители официальных институций Украины часто забывают, что не менее важно сохранить и их душевное здоровье. Специалисты и волонтеры все чаще предупреждают о большой проблеме, которая существует уже сейчас и со временем будет только усугубляться: массовые психологические расстройства, разнообразные зависимости и множественные суициды среди людей, прошедших войну. Пока налаженной системы последовательной психологической помощи на общегосударственном уровне нет. Однако появляются точечные попытки такую помощь предоставлять – как на волонтерском уровне, так и на уровне региональном.

Закономерно, что в этом вопросе снова отличился Днепропетровск, куда попадает большинство раненых бойцов из зоны АТО. При больнице имени Мечникова уже уже четверть века существует психосоматический центр, где сейчас, после начала боевых действий на Донбассе, начали предоставлять помощь тем воинам, которым не могут помочь другие специалисты.

Заведует центром удивительная женщина – Светлана Мороз: врач-психиатр, имеющий кандидатскую степень по психиатрии, докторскую – по медицинской психологии и даже диплом врача китайской медицины. В интервью "Обозревателю" она рассказала о том, в какие физические недуги может вылиться психическая травма, почему победители чаще кончают жизнь самоубийством, чем побежденные и в чем самая большая беда этой войны.

Светлана Михайловна, вы возглавляете психосоматический центр при больнице имени Мечникова. Расскажите, что скрывается за этим названием? Чем конкретно занимаетесь и зачем для этого понадобилось создавать отдельный центр?

Это отделение было первым в Украине, которое открылось в соответствии с международными стандартами. Почему это важно? Потому что оказание психиатрической помощи всем пациентам в отдельных психиатрических больницах в принципе невозможно. Вот вы, например, согласились бы добровольно прийти в психиатрическую больницу?

Думаю, вряд ли…

В принципе, если взять всех пациентов, которые сидят в очереди на прием к семейному врачу, то окажется, что каждый третий нуждается в психиатрической помощи. И он не является пациентом терапевта, а является пациентом именно психиатра. Просто он не сумасшедший и ему не надо в психбольницу. У него есть какая-то тревога, какая-то жизненная неустроенность, какие-то неполадки в отношениях. И это проявляется через его тело. Через боли в сердце, через бессонницу, подскоки давления и так далее. Для того, чтобы лечить таких больных, и было открыто первое в Украине отделение психосоматики - более 25 лет тому назад. Мы были пионерами.

И вот мы есть, мы работаем, мы отметили свое 25-летие, нас знают в Украине, нас знают в мире. На базе нашего отделения существует крупный международный центр, известный за рубежом. Мы единственное отделение, которое пережило в Украине аудит и FDA, и Европейской медицинской ассоциации. Поэтому, наверное, чего-то мы стоим, что-то умеем.

Читайте: "Не падайте духом!". В сети показали "горячие фото" раненых военных

Война как повлияла на вашу работу?

Очень сильно. Помню, когда первый раз меня вызвали к пациенту, доставленному из зоны военных действий. Я пришла в приемный покой, я - доктор наук с тридцатилетним стажем... И поняла, что я не знаю что с больным!.. Это так страшно, не могу вам передать. Я уже подзабыла студенческие переживания. Я всегда примерно представляю, что делать с больным. У меня есть большой клинический опыт! А тут я подхожу к пациенту – и понимаю, что не знаю, что с ним делать. Я такого никогда не видела.

Светлана Мороз

А в чем сложность?

Я такой симптоматики не видела! Я не знаю, что это. Человек лежит – а я вокруг него хожу кругами. Минут 20 ходила. Пока не услышала фразу его сопровождающего, который с кем-то разговаривал. Он говорил: "…а когда его выбросило из окопа…". Вот тут до меня дошло: он, наверное, контуженный. И тогда я позвонила в отделение, чтобы мои коллеги залезли в интернет, посмотрели литературу периода Первой мировой войны, Второй мировой войны – посмотрели симптомы контузии. Я их никогда не видела, естественно. А то, что мы учили в институте, я вам честно говорю, я уже не помню…

Тогда я впервые в жизни увидела контуженного человека. Сейчас мы уже работаем с контуженными. Мы написали протоколы, как это диагностируется, какие психические расстройства контузии, какие психологические расстройства контузии... Вместе с невропатологами,нейрохирургами написали локальные протоколы. Все сделали. Сейчас мы уже герои. Сейчас мы приезжаем в госпиталь Черкасского консультировать… А сначала это было ужасно, конечно. Через наши руки прошло очень много таких больных, мы написали научную статью. 4-5 марта была проведена всеукраинская конференция, посвященная лицам из АТО. Мы выступали на этой конференции, представили свои материалы, ими заинтересовалась вся Украина, потому что, к сожалению, мы видели больше всех контуженных. Вот как изменилась наша работа.

Помимо этого, мы ходим по всем отделениям больницы. Это было распоряжение нашего главного врача, профессора Рыженко. Он был инициатором такой помощи. Он совершенно правильно рассудил, что все люди, которые побывали там, имеют, скажем так, стресс войны. Тем более, раненые .Тем более, люди, как-то пострадавшие. И врачи-психиатры должны работать с такими людьми. Поэтому мы консультируем всех без исключения раненых, доставленных к нам. Это огромный кусок работы, но мы это делаем. Всех, кто соглашается на наши консультации, мы консультируем. Потому что люди не спят. Потому что у людей огромное количество расстройств. Потому что люди продолжают воевать. И мы стараемся оказать им помощь. Не только психиатрическую ,но и психологическую. Вместе с нами бок о бок работают наши психологи.

Третий "момент", который приходится включать в нашу работу - это жены, мамы, папы… Папы бывают хуже, чем мамы. Мамы - сильнее. Папы, бывает, так переживают, что им тоже нужна помощь – психиатрическая, психологическая… Ну и, конечно, работаем с родственниками тех, кто погиб и тех раненых ,кого не удалось спасти (к счастью, таких мало). Вот сфера нашей деятельности.

Читайте: История ангела-хранителя днепропетровской больницы, где спасают бойцов АТО

После того, как люди получают помощь – стараетесь интересоваться их судьбой? Кто-то дает о себе знать?

Это как раз то, что мы делаем уже не в силу обязанностей, а в силу того, что жизнь заставляет: те больные, которые выписываются, потом приходят в гости. И говорят: а подскажите, а помогите, а дайте совет, а подскажите, как жить дальше… Приходят все равно к нам со своими жалобами. Потому что адаптироваться в мирной жизни после войны - очень тяжело. Это другая история, это другая жизнь …

Знаете, очень большие психологические исследования до сих пор ведутся по Второй мировой войне. Считается, что Вторая мировая война оказала влияние на то поколение, которое воевало - это естественно. Но что поразительно – ее негативное влияние на победителей оказалось больше, чем на побежденных.

Почему так?

Потому что человек в войне состоялся. Побежденный – не состоялся. Ему надо вылазить и состояться где-то в другом месте. А победитель состоялся. Он герой. Он возвращается домой с победой. А дальше, оказывается, что его победа в мирной жизни никого не интересует. В мирной жизни надо идти на обычную работу, зарабатывать каждодневно обычные деньги для семьи. А ему этого мало. В этом нет героизма. А он же – герой. И вот этот слом приводит к очень печальным последствиям. Потому что люди уходят от вот этой бытовухи, от вот этой ежедневной простой реальности. Они в этом героизма не видят. Поэтому после войны формируется очень много зависимостей – от алкоголя, от наркотиков, от женщин, от игры... Уходят люди. Вот поколение хиппи - это ведь зависимости. "Мы вам покажем, как правильно жить без принципов". Почему это не прижилось? Это все – последствия войны.

Так вот, это - одно поколение. Дальше, оказывается, дети этого поколения тоже пострадали. Потому что эти отцы не могут воспитать в своих сыновьях нормальных мужчин.

А вот сейчас, пока идет война и победа еще не достигнута – те, кто возвращается с зоны АТО, они же сталкиваются с теми же проблемами?

Конечно! Поэтому я все время, на всех интервью говорю: нам нужен центр по реабилитации этих людей. Ведь посмотрите, с чем они столкнулись - в мирное время, на ровном месте? С кем они воюют? Непонятно с кем! Что такое ДНР/ЛНР? Химеры! Мы воюем с Россией? Так вроде ж не воюем. Мы ж вроде братья, да? А "грады" летят оттуда. Они мне показывают фотографии. Кино снимают. А мы ж братья! У меня ж там брат двоюродный живет! А оттуда на меня смерть летит…

Читайте: С начала АТО морги Днепропетровска приняли 832 погибших бойцов

Получается, это еще страшнее, чем Вторая мировая…

Понимаете, да? Там было понятно: немец идет на нашу страну. А тут непонятно вообще, с кем мы воюем. В этом же ужас. Что – брат на брата? Это ужасно! И реабилитация этих людей очень важна. Как и людей, которые убежали оттуда. Людей, которые пострадали там.

У меня лечится необыкновенная пара. Я их чисто по-человечески обожаю – как людей. Молодая пара, мальчик и девочка. После института – любовь у них. Но они решили, что просто так жениться не будут. Прежде они должны заработать себе на квартиру, на машину – и вот когда они все заработают, они еще накопят на свадьбу, сыграют свадьбу – и будут жить счастливо.

Они так и сделали. Заработали на квартиру, на машину, в квартиру, 20 июня сыграли свадьбу – а 22-го бросили все и убежали из Луганска… Ей 27, ему - 28. Пять лет жизни они работали на "ничего". Оказались в Днепропетровске, пардон, в одних трусах. Нужна им реабилитация? Нет вопросов, правда? Нет вопросов.

Я им говорю: ребята, радуйтесь, что вы есть друг у друга. Радуйтесь этому.

Вот такие дела. Поэтому нам очень нужно развивать сеть психолого-психиатрической помощи. Причем вот сейчас очень много работает, как они говорят, волонтеров. Не может психологическая помощь быть волонтерской. Ну, не может! Это должна быть высокопрофессиональная помощь. Волонтер - это хороший человек, который покушать принесет, одежду… Волонтерская помощь - это помощь добра. Профессиональная помощь должна быть структурированной и четкой.

У меня был один воин из АТО, контуженный тоже, который говорит: "Подождите, меня же контузило, когда я еще служил в Афгане. Я лежал полгода и мне говорили, что я притворяюсь. Здесь, когда вы меня выдернули из госпиталя, - я его из Черкасского привезла, - вы меня поставили на ноги за две недели". Вот это - профессиональная помощь. Она должна быть врачебной. Она должна быть с очень высококвалифицированной диагностикой - и только после этого уже она должна оказываться в полном объеме, в соответствии с теми нарушениями, которые у этих людей есть. Волонтерской она быть не может.

Эта сеть, эта система, о которой вы говорите – уже есть какие-то движения по ее созданию? Или это только планы пока?

Руководство нашей области еще при Коломойском проделало очень большую работу в этом направлении. Облгосадминистрация и областной отдел здравоохранения начали заниматься созданием такой системы. Я в этом участвую. Чем очень горжусь. Мне очень хочется такую систему создать, потому что я вижу в этом – не побоюсь таких высокопарных слов – свой долг перед Родиной.

Вы возглавите эту сеть?

Если мне доверят – с удовольствием.

Вы говорили о различных зависимостях бойцов. Насколько высок риск, что они могут совершать самоубийства?

Очень высокий.

Уже есть такие факты?

Да.

Есть ли какие-то цифры, позволяющие представить масштабы проблемы?

Цифр нет. Мы учет не ведем. Я думаю, у военных врачей какой-то учет может быть, но тоже маловероятно. Раненые находятся и в одесском госпитале, и в киевском госпитале… Я не могу об этом говорить. Наверное, у главного психиатра Украины эти цифры есть. Но я не думаю, что они публикуются где-то.

Читайте: В Днепропетровск доставили 12 тел бойцов АТО

Почему люди, чудом выжившие на войне, могут решиться убить себя?

Дело в том, что у этих пациентов есть симптоматика очень тяжелая, которая толкает их к суициду.

Вот у нас был один пациент… То, что я вам сейчас расскажу, в принципе, характерно для контуженных. У них есть такой симптом, который вызывает воспоминание многолетней давности - и этому воспоминанию придается особое значение. Это характерный, оказывается, для контузии симптом.

Вот поступает к нам контуженный больной. Приезжает за ним ухаживать жена. Хорошо, да? И тут он вспоминает, что 10 лет назад она что-то ему не так сказала, а в это время там сидел его друг, а она на него как-то не так посмотрела … Наверное, что-то между ними было! Тут возникает ужасный скандал. Жена со своей стороны, которая ни сном, ни духом, ничего не понимает, что себе думает? Он ушел воевать. Он там воюет уже полгода. Чего он ее так встречает?!

Значит, мы должны вызвать жену, объяснить, что это у него симптоматика такая, поработать с женой, рассказать ей, что пройдет 2-3 дня - и он забудет об этом и думать. Потому что если она повернется и уедет – он решит, что да, таки точно что-то было – и что-нибудь с собой сделает. Он так и кричал, у меня в кабинете прямо: "Я ее убью, а потом покончу с собой!". Я говорю: "Хорошо. Пойди пока прими таблеточки". Три дня – и он говорит: "Что это меня так замкнуло?!". И я начинаю объяснять, что так бывает…

Я уже не говорю о том, когда у нас тут был парень из Иловайска. У него на глазах погибли все! Он остался один. Можно это выдержать?! И человек ходит и говорит: я виноват… я виноват, что я живой… А дальше что? А дальше – суицид. И многое-многое другое. Суицидов будет очень много.

Я вам могу привести данные, которые американцы публиковали. У них суицидов после войны было больше, чем погибших в войне. Вдумайтесь в эту цифру…

Если активизировать усилия по созданию действенной системы предоставления психологической и психиатрической помощи – тех людей, кто видел войну, кто видел смерть – их можно полностью вернуть в мирную жизнь?

Да! Если над этим работать – то да. "Живое – живым" - это в Библии написано. Это не я придумала.

С какими бойцами сложнее всего работать? Возможно, в силу особенностей характера или особенностей полученных травм?

Если говорить о полученных травмах – чем тяжелее травма, тем тяжелее работать. А что касается черт характера – люди настолько открыты, они настолько хотят жить - особенно после того, что они там видели!.. Люди так хотят счастья, что мне кажется ,это настолько материал податливый, что им чуть-чуть дай - и они раскроются миру, всей душой раскроются! Поэтому мы должны дать. Они нас защищали - и мы им должны.

За прошедший год были ли случаи, когда вы не сумели или не успели помочь человеку – и он ушел из жизни?

Слава Богу, нет. Бог миловал. У нас даже был один случай, когда я забрала контуженного из Черкасского. И он лечился у нас, лечился – а я ему говорила ну что ж ты такой одинокий? Может мы все-таки попробуем или к жене вернуться или девушку какую найти? Он мне говорил: та я найду, та я найду…

Выписался из отделения. Проследил, где живет наша психолог - и сказал ей: а можно я у вас расспрошу? Я не все понял. Пока расспрашивал – обаял ее и женился на ней. У нас и такое есть. И они считают, что я их крестная мама.

Кто-то есть такой, кто запомнился очень-очень?

Ну, вот Дима Я-ий запомнился, потому что родственник, я же говорю (смеется). И еще этот мужик из Афгана очень запомнился. Как он говорил: что ж нам тогда никто помощи не оказывал? Что ж мы тогда никому не были нужны? Он меня прямо чуть не целовал. А поначалу не хотел сюда идти, даже здесь, в многопрофильной больнице. Он кричал: "Да я старый воин! Я в дурдом не пойду!". Я ему: "Дурак ты старый, а не воин. Я тебя подниму". А он мне: "Да кто ты такая? Я знаю, как это будет! Я буду полгода как дрова лежать". Я ему сказала: если ты не встанешь через месяц – плюнешь мне в харю и уйдешь. Он говорит: "Ладно, я тебе в харю плюну". Серьезно, вот такой был разговор! Очень мне он запомнился. В возрасте дядька. В Афгане молодым воевал и сейчас сам пошел.

Еще один очень запомнился. Тоже в возрасте. Профессиональный военный, пошел воевать, скрыл, что у него гипертония. Там у него криз случился. Он все время просился: "Отпустите меня, отпустите… Там же пацаны, понимаете? У вас же тоже дети есть…. Они там без меня пропадут, я же больше знаю, как… Отпустите меня!..". Я ему: "Вы хоть таблетки с собой возьмите" - "Какие таблетки? Мне там их некогда пить… Отпустите, там же ребята"… Так запомнился…

Читайте: Из-за российской агрессии Конгресс США выделит еще $150 млн на усиление НАТО

Между теми, кто воевал в Афгане и теми, кто сейчас участвует в АТО, есть разница?

В возрасте (улыбается). Если серьезно – мы во время Афгана с военными не работали. У нас были афганцы, которые поступали, но чтоб систематически делалось, как сейчас … Это надо отдать должное профессору Рыженко. Он организовал эту помощь, всех нас собрал и сказал: вы должны предоставить эту помощь…

Я не знаю, почему тогда, во время Афгана, не работали. Я тогда и моложе была, и неопытная, может быть. Ни у кого не было желания. Даже не так - не было идеолога. Вот профессор Рыженко стал сейчас этим идеологом, благодаря которому организовалась эта помощь. Он сделал большое дело. Мы пошли за ним.

В принципе, наверное, и в обществе по-разному воспринимались те бойцы, и эти…

Конечно. Это тоже есть.

Самый сложный случай какой у вас был?

Первый. Первый самый сложный. Вот та моя первая встеча с контузией, о которой я рассказывала.

А в чем могут проявляться проблемы у бойцов? Они плохо спят? Кошмары видят?

Симптоматика очень разная. Они не разговаривают. Они не слышат. Они не видят. У них приступы ночные. У нас был больной на вытяжении. У него какое-то ранение было очень сложное. В ногу. И у него был гипс и вытяжение. Он каждую ночь в конкретное время, когда он спал, вдруг срывал этот аппарат – и находили его посреди коридора. Потом меня вызвали к нему. Ему ногу лечат. Все. Больше у него ничего нет. И вот мы, уже имея опыт, обнаружили, что, помимо ноги, у него еще и контузия. И приступы психомоторного возбуждения, когда он бежит, не понимая где. А потом приходит в себя посреди коридора - и не понимает, как он туда попал. И такое бывает.

Симптоматики очень много. Мы ее описали в большой научной статье. Сейчас хочу перевести ее на английский, отправить в иностранный журнал. Не знаю – примут, не примут… Посмотрим. У них очень жесткие требования.

Если случай не очень тяжелый, сколько времени необходимо, чтобы поставить человека на ноги?

Две-три недели.

Скажите, были ли попытки донести необходимость такой работы до высшего руководства государства?

А зачем? Мы и сами все умеем.

Читайте: Военные медики рассказали, что они делают с ранеными террористами

Но вы же не можете всех обогреть? Людей же очень много, которые требуют помощи…

Всех, кто к нам поступает, мы готовы "обогреть". Есть госпиталь на Комсомольской – все волонтеры и врачи знают, что если что – звонить нам напрямую. Госпиталь в Черкасском – тоже все знают, когда нам звонить. Мы едем в Черкасское, едем в госпиталь... У нас недавно была литовская делегация и представитель Литвы у меня спрашивает: а как вы едете? Говорю: на свою машину сажусь – и еду. Он в шоке: как на своей машине?! Вы что – благотворительностью занимаетесь? Получается, что да. Едем на своих машинах, забираем больных, привозим сюда и лечим.

Но ведь участие государства в этом благом деле – это дополнительное финансирование…

Конечно, было бы здорово, если бы государство выделило деньги. Но пока мы будем ждать этих денег, этой помощи – люди же будут страдать. Времени нету ждать. Когда будет финансирование - будет еще лучше. А пока надо работать с тем, что есть.

Вы подсчитывали, сколько людей прошло через ваш центр?

Мы их всех записываем. Через наше отделение прошло больше 500 человек. Это только бойцы. Переселенцев мы не считаем, честно скажу. Потому что их очень много. И потом - они приходят и слева, и справа, и амбулаторно… Если еще и их учет вести – у нас нет таких возможностей.