Андрей Окара: Человек не из Советского Союза, крымские амазонки и Тимошенко-президент
"Модный российский политолог", "имиджмейкер Тимошенко", "русский украинофил", "плодовитый журналист", "агент ФСБ" - как только в сетевых статьях не называют Андрея ОКАРУ. Правдивые факты: Андрей действительно известный российский политолог, кандидат наук, доцент, читает лекции в Академии госслужбы при Президенте Российской Федерации, занимается геополитикой. Стиль жизни - в формате информационного общества, личностного роста и эго-свободы: "Я живу в треугольнике Москва - Киев - Восточная Украина. В каждой из этих точек есть что-то, чего нет в двух других. Поэтому жизненную гармонию ощущаю только перемещаясь между ними. Москва - неорганичный мегаполис, город-вампир, жить там безвыездно больше месяца - напрягает. В украинской провинции чувствуешь всю органичность бытия, хоть и очень быстро становится тоскливо". Вот такая мобильность: В принципе, газетные интервью он запросто может делать без нашего журналистского участия: статьи он пишет часто - в сети на них тьма ссылок. Тексты у него читабельные по форме, стильные по контенту, заголовки броские, излагаемые идеи - прогрессивно-здравые, ответные реакции - от яростных обид до загадочных самурайских хокку. С ним журналистам интересно, ему с ними, наверно, не очень - разве что в целях собственного пиара пообщаться: Наше интервью началось концептуально: "Я занимаюсь проектированием будущего", - впечатляюще заявил Андрей и, видимо, по привычке принялся за проектирование нашей беседы, но подставкой для диктофона в тот дождливый субботний день мне быть не хотелось: С тех пор, как пишут в титрах, прошел месяц: Когда, наконец, у "модного российского политолога" проснулись остатки совести, я получила "доработанный" вариант интервью и почувствовала себя не то, что "подставкой для диктофона", хуже - привидением: ладно, ответы, даже вопросы, на которые Андрей Николаевич самозабвенно отвечал, были старательно переписаны. Свои реплики Окара марал, как Бабель: дотошно, безжалостно и с любовью. То ли к себе, то ли к Украине, то ли к России: В результате обоюдного сопротивления, переписки по электронной почте, ругани по межгороду, кучи правок и редактирования вымучился (да простят меня филологи!) вот такой текст нашей симферопольской беседы.
О цинизме политтехнологов и духовном катарсисе украинцев
— Андрей, по сути, Вы ведь работаете с виртуальной реальностью?
— А что это такое?
— Сегодня реальность делят на четыре части: реальная реальность («природа»), реальная виртуальность («убеждения»), виртуальная виртуальность («сказка»), виртуальная реальность («игры).
— Ну, в таком случае я работаю с каждой из них понемногу. Хотя, как мне кажется, в современном мире между ними нет четких границ. Иногда наше существование похоже на коктейль из этих названных Вами четырех ингредиентов. Раньше казалось, что главное — это объективная реальность, а всё остальное — производные или «надстройки». Теперь, в эпоху постмодерна и компьютерных технологий, именно виртуальная реальность определяет все остальные стороны бытия.
— А оранжевая революция происходила в виртуальной реальности или в реальной?
— Думаю, это новый тип социальных коммуникаций, новый тип воздействия виртуальности на реальность, хотя внешне революция на Майдане была похожа на средневековые городские бунты и древнерусское вече.
— Вам она понравилась?
— Очень понравилась.
— Своей технологичностью или чем?
— Своей онтологичностью.
— Извините, конечно, но где Вы там видите онтологию (подлинное бытие, настоящая жизнь. — Ред.)?
— Это было явление, имевшее, без сомнения, провиденциальный характер. Ну хотя бы, если помните, в Киеве революция совпала с днем архистратига Михаила — небесного покровителя украинской столицы. Совершенно другое дело, кто и как воспользовался сложившейся политической ситуацией.
— Андрей, многие авторитетные специалисты считают, что российские политтехнологи, не говоря уже об украинских, отстают от западных лет на тридцать. Вы согласны?
— До недавнего времени считалось, что главное американское преимущество — в области сетевых социальных технологий, «флеш-моба» и т.п. Но наши люди их очень быстро переняли. Кстати, лично я сейчас участвую в разработке одного крайне интересного сетевого культурно-политического проекта — ничего похожего на Западе, кажется, нет.
— ?
— Пока секрет. Скажу, что очень скоро, ближе к осени, этот проект попадет в центр украинского общественного внимания. Поэтому я не думаю, что российские и украинские политтехнологи так уж серьезно отстают от американских. В чем именно?
— Ну, взять хотя бы те же президентские выборы в Украине. Разве не американцы это всё устроили?
— Американские советники, дипломаты, журналисты и прочие деятели сами четко не знали, что делать в той ситуации. Это наши, российские, СМИ до сих пор на полном серьезе рассказывают, что, мол, приехали американские спонсоры, привезли оранжевые ленточки и наняли «массовку» в миллион человек на три недели.
Я не склонен преувеличивать роль американских фондов, раздававших гранты, а также политтехнологов, советников, дипломатов, инструкторов и т.д. Главная причина не в них, а в по-настоящему прогнившем, дискредитировавшем себя режиме Кучмы и в человеческих массах, которые в определенный момент вдруг почувствовали себя полновесным субъектом истории.
— Но кто-то же за всем этим стоял?
— В том-то и дело, что на всём продолжении этой революции не было всеведущего субъекта — какого-то конкретного политика или организации, которые бы обладали всей полнотой информации или могли полностью контролировать хотя бы один отдельно взятый политический процесс. Особенно это касается американских наблюдателей, которые часто просто не успевали за происходящим. В Украине впервые так сильно сработала «сетевая» социальная технология. Но главной ее движущей силой были отнюдь не американцы и даже не члены молодежной радикальной организации «Пора», а господствующее в Киеве, а также по всей Центральной и Западной Украине массовое настроение, что «так дальше жить нельзя».
— Нет ли у Вас ощущения, что новая власть достаточно цинично использовала революцию? Чем новый политрежим лучше кучмовского?
— Пока определенно говорить рано: даже 100 дней существования Кабмина — недостаточный срок для того, чтобы делать однозначные выводы. Хотя ощущение, что Ющенко реализовывает сценарий под секретным названием «Кучма-3», у меня периодически возникает. Думаю, главный конфликт в постреаолюционной Украине — между разбуженной в ходе революции колоссальной народной энергией и мелким личностным масштабом большинства персон новой власти. Отсюда — нереализованные ожидания, массовая апатия, уныние. Революционная сказка закончилась слишком быстро.
— А простые украинцы, что они получили, кроме песен, гриппа и новой политэлиты?
— Кстати, насчет гриппа. Знаете, на войне и в других экстремальных условиях силы человеческого организма мобилизуются, поэтому люди почти не болеют простудными заболеваниями. Так было и на Майдане.
Думаю, главное, что дала революция, — это не смена политического режима, которая всё-таки произошла, и не «выбор в отсутствии выбора» — между Ющенко и Януковичем, а то, что большая часть украинского народа на какой-то момент почувствовала себя творцами истории. При этом практического результата может и не быть вовсе — помните, как у Хемингуэя в притче «Старик и море». В таких вещах важен не практический результат, не корысть, а процесс борьбы и победа над самим собой, над своими страхами. Главное, что ты что-то смог. Помните, пойманную стариком огромную меч-рыбу по дороге сжирают акулы — ему остается только скелет.
Для украинцев, особенно это касается жителей Центральной Украины — от Хмельницкого и Винницы до Полтавы и Кировограда, у которых всегда «хата с краю», это был как бы духовный катарсис. Возможно, многие из них впервые в жизни почувствовали себя людьми — в полном смысле слова. С большой буквы, если угодно. Тем более, основной мотив «революционеров» из Центральной Украины, заставивший их стоять на Майдане, вовсе не евроатлантическая интеграция страны, а борьба за правду и справедливость, как они ее тогда понимали. В таком поведении есть что-то козацкое, давно забытое — ведь многие реально были готовы умереть за торжество своих идеалов и представлений, каковы бы ни были сами идеалы. Вот именно это я считаю самым главным в революции.
— А как Вам карнавальный аспект — с переодеванием в костюмы апельсинов?
— Думаю, она была одновременно и карнавалом, и мистерией. Мистерия, с ее пафосом умирания, воскресения и преображения, и карнавал — с пафосом безумного веселья, пародии, переодевания — они как бы зеркально отображаются друг в друге. Это запечатлелось даже на уровне звучавшей во время революции музыки: два суперхита Майдана — это «Ми йдемо» Марии Бурмаки и совершенно карнавальная «Разом нас багато» группы «Ґринджоли», которая будет представлять Украину на «Евровидении».
— Русский бунт такой же бессмысленный и беспощадный, как и русский секс… (Шутка такая есть.) А украинский? Его полевые особенности?
— Как оказалось, отнюдь не беспощадный — ведь никого не убили. Лично я никогда и нигде не видел одновременно столько позитивно настроенных людей, как на Майдане во время революции. По поводу бессмысленности — будущее покажет. Впрочем, этот «бунт» не бессмысленный уже хотя бы потому, что обогатил украинскую историю новым, очень важным политическим и экзистенциальным опытом — это был колоссальный выброс народной энергии.
— Андрей, а профессия политтехнолога или политолога как-то влияет на психику?
— На мою — нет. А вообще-то, чтобы быть успешным (в финансовом смысле), надо позиционировать себя исключительно как специалиста-технолога, лишенного морали, ценностей, убеждений, готового на всё ради интересов клиента. Надо научиться быть приказчиком при богатом дядьке. Поэтому во многих людях этой профессии со временем развивается радикальный цинизм.
— При богатом и, надо думать, не очень умном дядьке…
— Это как повезет. Но, как правило, политики и бизнесмены, сотрудничающие с политтехнологами, политаналитиками, специалистами в области «пиара», достаточно современны, умны и продвинуты, раз понимают, что надо привлекать людей гуманитарной направленности со стороны. А вот не очень умные «дядьки» — они, как правило, «сами себе режиссеры», политтехнологи, «пиар-консультанты» и т.д. В нынешних реалиях такая позиция неконкурентоспособна.
— Вы тоже ощущаете себя циничным технологом?
— Я, как мне кажется, занимаюсь больше идеологическими и ценностными вопросами, формированием каких-то общезначимых смыслов. Поэтому стараюсь избегать политического и всякого прочего цинизма.
«В России произошла мутация имперского сознания»
— Давайте поговорим о России. Что с ней происходит? Наблюдать без эмоций сложно…
— Россия — это не просто большая страна, в которой можно вот просто так жить. Россия не может быть обычным государством — без глобального смысла существования, без эсхатологической миссии. Россия является неким полюсом, смысловым центром — не только в политическом, но и в историческом измерении. А сейчас она превращается в национальное государство, которое живет исключительно интересами собственной узконациональной корысти.
— Это опасно?
— Это чревато распадом страны. Вокруг России всё сильнее присутствие недружественных ей политических сил. А российское руководство, такое впечатление, живет в искусно созданном виртуальном мире мнимых угроз и вызовов России и, что особенно опасно, в мире иллюзий относительно их разрешения и преодоления. К сожалению, в России произошла мутация имперского сознания.
— ?
— Истинное имперское сознание строится на представлении о миссии своей страны в мировой истории. Например, для России это идеология Третьего Рима, то есть последнего оплота истинной веры в борьбе с мировым злом. И имперскость — это прежде всего ощущение своей ответственности, своих обязанностей перед другими. В современной России имперское сознание извратилось: имперскость понимается как дополнительные права (право некорректного и даже неуважительного поведения по отношению к соседям, прежде всего по СНГ, право надменного отношения, заносчивость «старшего брата» и т.д.), но не как дополнительные обязанности. В результате на пустом месте нагнетаются отношения с другими странами СНГ, прежде все — с Грузией и Украиной. А подлинная имперскость — это возложенные на себя дополнительные обязанности, это дополнительная ответственность.
— Можно личный вопрос? Как в вашем сознании идеология «Москва — Третий Рим» уживается с вашим украинофильством?
— А хорошо сочетается! Тем более, у Украины пока окончательно не сформирована национальная идея, стратегия развития и т.д. Я думаю, что доктрина Москвы как Третьего Рима и Киева как Второго Иерусалима, а в средние века была и такая, очень даже хорошо дополняют друг друга.
— Но ведь практически все новые украинские официальные лица, да и старые тоже, заявили: стратегия Украины — евроинтеграция, то есть вхождение в ЕС и НАТО.
— Да, и это есть проблема. Искренние украинские патриоты готовы поступиться суверенитетом и независимостью Украины, а интеграция в Евросоюз предполагает именно ограничение суверенитета, не говоря уже о губительных последствиях для экономики, лишь бы воплотились какие-то фетишеподобные мечты об украинской «европейскости».
— Украина по духу — все-таки европейская страна?
— Я все время пытаюсь понять, а что такое европейскость? Существует Западная Европа — западное христианство, католичество или различные варианты протестантизма, а есть Европа Восточная — поствизантийская, восточно-христианская или православная. И это две разные цивилизации, различий между ними не намного меньше, чем между любой из них и, скажем, исламской цивилизацией. Лично я не ощущаю себя в духовном родстве с Западной Европой — мы с ними не братья по духу.
— А как же так называемые европейские ценности?
— Я моим друзьям, коллегам и оппонентам часто задаю вопрос — а что они понимают под «европейскостью» и европейскими ценностями? Когда говорят, что, мол, демократический политический режим и принцип верховенства права, то это не является эксклюзивным западноевропейским «ноу-хау». Но обычно «европейскость» понимают как определенный уровень потребления. То есть, речь вовсе не о каких-то там прозрениях духа, не о высокой культуре, а именно о потреблении. Вот, например, один мой хороший знакомый, известный киевский политолог, недавно сказал: «Европейскость — это прежде всего чистые, уютные и красивые туалеты».
— Это материал для психоаналитика…
— Да-да-да. Приличные туалеты у нас уже строить научились — этим не удивишь. Но главное в нашей восточнохристианской цивилизации — это ее духовный потенциал, это представление о предельных возможностях человеческой души, о взаимоотношениях человека и Бога, которое является традиционным и для украинской, и для русской, и для, скажем, греческой культуры. Лично для меня эти показатели более актуальны и интересны, чем стандарты канализационных труб.
— Евроинтергация предполагает кардинальную смену ценностей — но зачем их менять?
— В современном глобализированном мире разрушение традиционных ценностей происходит и безо всякой евроинтеграции. Просто политика евроинтеграции губительна для Украины. Хочу подчеркнуть: я категорически «за» повышение жизненного уровня наших людей до европейских стандартов, но это можно делать и без стратегии на вступление в ЕС и НАТО, которая может принести для Украины множество самых разнообразных политических и экономических проблем. Кстати, думаю, достичь европейского уровня потребления Украине будет проще без интеграции в евроструктуры.
— Как вы говорите, «недружественные политические силы» окружают Россию со всех сторон. Прямо какой-то всемирный заговор получается… Ваши худшие прогнозы?
— Не думаю, что все политические процессы можно объяснить в категориях мирового заговора. Заговор — это когда есть заговорщики, есть их штаб, есть план действий, лазутчики на территорию противника и т.д. А тут всё банальнее — есть большие государства и разнообразные транснациональные корпорации, у которых свои интересы по всему миру. Скажем, США хочет быть единственным мировым гегемоном, Китаю и Японии не хватает территории. Есть и глобальные вызовы всему человечеству — например, энергоресурсов хватит лишь на несколько десятилетий, поэтому за них разворачивается такая отчаянная борьба. Вспомните, что Мадлен Олбрайт недавно говорила о Сибири: мол, несправедливо, что Сибирь принадлежит только России, у России недостаточно человеческих ресурсов, чтобы ее освоить, поэтому она должна стать всеобщим достоянием человечества — как Антарктида. Думаю, цель номер один — это взять под контроль российское ядерное оружие стратегического назначения. В свое время Александр Третий говорил: у России только два союзника — ее армия и флот. Сейчас, я думаю, только один: ракеты с ядерными боеголовками.
— ?
— Попробую высказать еще более крамольную мысль: именно российский ядерный потенциал — гарант сохранения независимости и территориальной целостности Украины. Если представить себе такую гипотетическую ситуацию, что российский ядерный арсенал попадет под контроль к каким-нибудь «внешним управляющим», то за этим последует такая колоссальная перегруппировка сил в масштабах всей Евразии, при которой не будет никакой гарантии, что, скажем, Львов не окажется вдруг польским, а Крым — турецким.
ГУАМ — это угроза создания по периметру России большого «санитарного кордона»
— А каковы перспективы СНГ?
— Главная проблема СНГ, на самом деле — это не антимосковские настроения в Киеве и Тбилиси. Главная проблема — в Москве. Наша элита никак не сформулирует — что же такое Россия и чем она должна быть в перспективе. Россия — это часть Европы или нет? Какая территория оптимальна для решения актуальных задач, стоящих перед Россией — это нынешние границы или границы СССР? Или другие? Какие отношения должна Россия строить с ЕС и НАТО?
— Партнерские?
— Да, хоть и пока получаются вассальный. А если и партнерские, то с высокой или низкой степенью конкурентности? И таких вопросов — миллион. А ответы не сформулированы. А без понимания что такое Россия в «реале» и в «идеале» нельзя сформулировать и новые смыслы существования для СНГ. Сейчас у нас модно говорить, что СНГ должно основываться на экономической выгоде. Для той политической ситуации, которая есть в России и Украине, экономика не может быть основой, она может быть приложением. Основой могут быть глобальные геополитические, геоэкономические или какие-то еще проекты. Но пока российская политическая элита не знает, как спасать российские интересы на постсоветском пространстве. И не имеет стратегии российско-украинских отношений.
— А есть альтернативы ГУАМУ? Хотя бы на идеологическом уровне?
— Начинался он как чисто экономический — для транспортировки каспийской нефти в Центральную и Западную Европу. Но теперь — это угроза создания по периметру России большого «санитарного кордона». В геополитическом смысле ГУАМ — это преемник Великого княжества Литовского, которое постоянно воевало с Московским княжеством, а также разнообразных балто-черноморских проектов. После оранжевой революции Киев ощутил себя альтернативным Москве геополитическим центром. Задача России в том, чтобы отношения по линии Москва — Киев были взаимоусиливающими. Но пока перспектива такова, что они станут, скорее, взаимоослабляющими.
В качестве если не политической, то хотя бы концептуальной альтернативы может рассматриваться блок государств, выстроенный на восточнохристианской цивилизационной основе. И именно она может быть главным «знаменателем» для построения взаимовыгодных отношений между Россией и Украиной. Но пока приходится констатировать: ни в Киеве, ни в Москве нет политических элит и даже единичных политиков, готовых исходить именно из таких предпосылок, а не из предпосылок личностного либо государственно-национального эгоизма.
— Как-то не хочется, чтобы Вы так констатировали…
— После оранжевой революции в Москве отношение к Киеву стало настороженно-недружественным. На российском политическом Олимпе есть «ястребы» и «голуби». Первые, из которых наиболее известны депутат Госдумы Константин Затулин и мэр Москвы Юрий Лужков, — за жесткие отношения с Украиной и другими странами СНГ, за заведомую конфронтацию, с помощью которой, по их расчетам, потом можно было бы усиливать российские позиции. Но это лишь приводит к отчуждению и вредит образу России. Вторые, «голуби», — за равноправные отношения между странами и за налаживание экономических связей; самый известный из них — Александр Лебедев. Кстати, один из самых перспективных и многообещающих российских политиков. Построенный его корпорацией в Алуште многозвездочный пансионат «Море» может считаться очень даже неплохим примером российско-украинского сотрудничества и взаимопонимания.
— Мысль пришла, которая может показаться святотатственной — может церкви надо менять имидж?
— Вопрос очень сложный. Хотя бы потому, что сама терминология — немного циничная. Ведь под имиджем чаще всего понимается искусственно смоделированный в сознании широких масс образ человека, фирмы или страны. Современная православная церковь далека от широких народных масс. Точнее, это массы далеки от церкви. Поэтому у многих нецерковных людей появляется соблазн считать ее архаичной, несовременной, устаревшей. То ли дело протестантские секты — там всё, вроде бы, понятно и современно. Но в том-то и ценность православия, что наша церковь сохраняет нечто очень важное, существенное, что не подвластно времени. Это важнее имиджа. Всё-таки назначение церкви — готовить людей к Жизни Вечной, а не создавать хорошее настроение. Поэтому, думаю, основная проблема украинского православия — не недостатки имиджа, а излишняя забюрократизированность церковной структуры и нехватка харизматичных пастырей — таких как архиепископ Львовский и Дрогобыческий Августин или диакон Андрей Кураев. Духовное горение — вот что главное для церкви, а современный мир к этому мало располагает. А относительно пробелов в имиджестроительстве и отсутствия адекватного позиционирования в нынешнем политическом процессе и сложной общественной ситуации, то церкви работать еще очень много есть над чем.
— Вы говорите, что оранжевая революция мобилизовала в Украине колоссальную народную энергию. Но в России, похоже, ничего похожего не наблюдается?
— Да, именно так. Впечатление, что социальная энергия куда-то испарилась. Русскому народу явно не хватает пассионарности. На Украине никто не знает, что надо делать, но все хотят что-то делать — энергии много. В России наоборот — все знают, но нет энергии. Российская ситуация сейчас похожа на ту, что была во время брежневского «застоя». Режим начинает исчерпывать себя, ярким показателем чего стало закрытие каналов вертикальной мобильности. Иначе говоря, в нынешнюю элиту новым людям вход заказан — она начинает сама себя пережевывать.
— По-вашему, кто станет следующим президентом России?
— Давайте я сначала скажу, кто будет следующим украинским президентом.
— И кто же?
— Если всё будет идти так, как сейчас, то следующим президентом Украины станет Юлия Тимошенко. Говорю это, абстрагируясь от каких бы то ни было симпатий и антипатий к украинским политикам.
— А дадут?
— Нет, конечно. Но политика такая вещь, где надо приходить и забирать, а не мучиться на тему: дадут — не дадут. Она станет, если ее не остановят — в политическом, разумеется, смысле. «За» нее то, что ее фигура на данный момент безальтернативна — сейчас никто не может сравниться с нею в политической хватке, мало кто готов разбираться в сложных финансовых схемах и бороться с олигархами. Народная любовь к ней растет быстрее, чем грибы после дождя. Как, кстати, и зависть конкурентов, как и опасения тех, кто боится поблекнуть на ее фоне.
А относительно того, кто станет следующим российским президентом, то пока нет оснований делать прогнозы на эту тему при помощи политического анализа. Можно перечислять сценарии. Один из сценариев — «Преемник», на роль которого претендуют человек десять (Грызлов, Сергей Иванов, Рогозин, Хлопонин и т.д.). Другой — «Креслоблюститель», когда на небольшой срок избирается «свой» человек. Но это чревато сменой политического режима. Малореальный в силу своей опасности для будущего России сценарий под названием «Парламентская республика»: смена формы государственного правления (изменения в Конституцию), после чего Путин становится премьер-министром парламентской республики. Еще вариант: Путин — лидер мощной партии «Единая Россия» и т.д. Но вот вопрос: а каким будет сам Владимир Владимирович к 2008 году?
Самое актуальное и самое дефицитное в российской элите — витальная, жизненная энергия. Это очень тонкая вещь: когда ее много — жизнь бурлит. Когда мало — жизнь замещается иллюзией. Когда нет онтологии, все превращается в технологию, а реальность подменяется «пиаром».
— Кстати, прогнозы, сделанные вами в прошлогоднем интервью нашей газете (от 27 июля 2004 года. — Ред.), оправдались?
— Я говорил, что в Крыму у Ющенко результаты будут лучше, чем в Донбассе, и что фальсификаций будет меньше. Угадал. И еще я говорил, что из двух зол Ющенко — меньшее. Уверен, что так оно и есть.
— А вы ощущаете себя человеком из Советского Союза?
— Нет. Понимаю, что в Крыму этот вопрос особенно актуален — советская идентичность здесь как бы растворена в воздухе. Крым не вписался ни в новую Украину, ни в новую Россию. Никуда. Он так и остался в Союзе, там он был актуален, также как Донбасс. И советский певец Юрий Богатиков тут жил, и, кажется, Валентина Легкоступова тоже здесь. И Леонид Грач — самый «советский» из украинских политиков. Когда-то Александр Мороз сказал, что тот, кто не жалеет о Советском Союзе, — у того нет сердца. Но кто мечтает о его возрождении — у того нет головы. Я это воспринимаю ровно наоборот: да, развал СССР — глобальный проигрыш Большой Евразии, приведший к однополярному американоцентричному миру. Но сейчас необходимо исходить из существующей реальности и существующего расклада сил. То есть лично я на рациональном уровне понимаю, что развал СССР — это плохо, но на эмоциональном — у меня нет ни тоски, ни ностальгии по нему.
— А что вы думаете о нашем полуострове?
— Вы, наверное, хотите сказать, что вы, крымчане, особый субэтнос?
— Почему бы и нет?
— Думаю, что, всё-таки, крымчане — это региональная, а не субэтническая идентичность. Крым в этом смысле похож на раннюю Америку — страну эмигрантов и переселенцев: здесь почти все жители — коренные максимум в третьем-четвертом поколении. Но самодостаточным субъектом — вне украинского и российского контекста — ваш полуостров быть не может. Хотя, конечно, Крыму обязательно надо осознать и «раскручивать» свою собственную региональную идентичность, акцентируя свою уникальность и исключительность.
— Какие есть идеи?
— Начну с банального: Крым — как транзит по линии Север — Юг и Запад — Восток. Кстати, новой крымской власти надо бы подумать о полноценном «вписывании» Крыма в украинское культурное поле. Например, именно тут разворачивались наиболее драматические и героические страницы украинской истории. Почему нет достойного памятника, скажем, запорожским казакам? Ивану Сирку или Сагайдачному?
— Ну, вот еще!
— Вот видите, Юля, Вы, как и многие Ваши крымские земляки, страдаете латентной и ничем не мотивированной украинофобией. Еще важные культурные позиции: Крым как родина православия для восточных славян — ведь оно пошло из Херсонеса. Крым как площадка для диалога культур: во-первых, русской и украинской, во-вторых, славянской и крымско-татарской. Крым как осколок «греческого» проекта Екатерины Второй, — а она намеревалась на черноморском побережье Таврии и Новороссии как бы воссоздать Византию. Кстати, именно по вашему полуострову проходит граница между восточнохристианской и исламской цивилизациями. Еще: Крым как «остров амазонок», как сухие субтропики, наконец.
Ну а для меня, москвича, Крым — это образ земного рая. И, думаю, не только для меня одного…
Юлия Вербицкая, «Крымская Правда», 14 мая 2005