Широкая известность пришла к Александру Грину спустя почти 30 лет после смерти

Исполнилось 125 лет со дня рождения великого романтика, прожившего последнюю часть жизни и похороненного на территории Украины.

ВпервыеАлександр Грин увидел мо­ре в Одессе, а в Киеве и Севастополе занимался революционной работой и прославился среди солдат как ув­лекательный оратор. Писать же он начал в... севастопольской тюрьме.

ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ

После многочисленных предре­волюционных приключений и мы­тарств (нищета, отсидки в тюрьмах Севастополя и Питера, участие в Первой мировой, тиф), а также первых журналистских и литера­турных опытов Грин в 1922 году при поддержке Горького заканчи­вает и публикует «Алые паруса». Ленину тогда оставалось жить око­ло двух лет, и у него была вполне реальная возможность — прочесть молодого романтика. Насколько известно, подобного не произо­шло. Владимир Ильич читал тогда другого романтика и тоже морско­го волка — Джека Лондона. Это сказано совсем не к тому, чтобы банально упрекнуть старика Лени­на — мало ли молодых авторов явилось в начале 20-х, да и читал он литературы все же побольше, чем последующие вожди. Но вряд ли «Алые паруса» пришлись бы Ильичу по вкусу: где это видано, чтобы сын знатных и богатых ро­дителей, убежавший из родового замка и ставший капитаном (таких советская власть просто выгоняла из страны, а их замки-поместья на­ционализировала), боготворил доч­ку пролетария Ассоль, а та согласи­лась выйти замуж за классового врага? И вообще, что за имена та­кие чуждые — Лонгрен, Ассоль, Грэй, что за города — Лисс, Зурбаган, Гель-Грю, что за «го­ворящая летучая рыба» или «тигро­вая кошка, вестница кораблекру­шения»? Ничего советского!

Неудивительно, что Грин, по су­ти бедствовавший еще с дореволюционных времен, когда его исклю­чили из реального училища (за в общем-то невинные стихи о своем учителе), прозябал в нищете до са­мой смерти. Даже графа Алексея

Толстого, вернувшегося из эмигра­ции, Сталин обласкал и предоста­вил цветущую жизнь, ибо это было демонстративно выгодно. А в слу­чае с Грином, чьи романы, по сло­вам Константина Паустовского, были «выражением тоски человека по несбывшемуся чуду», — отнюдь. Его произведения перестали печа­тать, и семья писателя вынуждена, спасаясь от голодухи, бросить Фео­досию и переехать в поселок Ста­рый Крым, где жизнь была дешев­ле. Верная подруга-жена Нина Ни­колаевна с матерью выращивали овощи и носили продавать в Сим­ферополь, чтобы хоть как-то про­кормиться. А еще они шили береты и меняли их на продукты. Сам не­удачник Грин однажды сделал себе лук и пошел в горы стрелять птиц, с надеждой раздобыть свежего мя­са, но и тут — одни промахи.

И даже после того, как Алек­сандра Грина в 1932 году похоро­нили на заброшенном кладбище в Старом Крыму, советская власть в лице местных чиновников с еще большей яростью взялась мстить «чужому» писателю и его близким. Когда Крым оккупировали фа­шисты, Нина Николаевна, дабы прокормить больную мать и себя, пошла работать корректором в га­зету-бюллетень «Старый Крым», которая состояла в основном из объявлений. Дело было ей знако­мое, поскольку еще в 1921-м она сотрудничала в газете «Петроград­ское эхо», где, кстати, и познако­милась с Грином. Так вот, после освобождения Крыма, ее работу «оценили» в десять лет ГУЛАГа. Когда «изменница родины» верну­лась, то обнаружила могилу мужа разрушенной, а в их домике, пер­вом и последнем собственном жи­лище (купленном за год до смерти Грина за... кольцо, которое он ког­да-то подарил ей), размещался те­перь... сарай-курятник первого секретаря райкома партии. Еще десять лет пришлось сражаться Нине Николаевне с чиновниками, чтобы вернуть «сарай» в собствен­ность и сделать дом Грина офици­альным музеем. Лишь в 1966 году с помощью замечательного писателя Константина Паустовского это удалось. Незадолго до кончины Нины Николаевны музей был пе­редан «гуманному» государству, ис­калечившему жизнь ее мужу. А са­мой верной подруге и сподвижни­це писателя и после смерти при­шлось «попутешествовать».

ОТКРОВЕНИЯ У МОГИЛЫ

Может, романтическая абстракт­ность героев Грина, «оторванность» от конкретной страны волнующих автора и его персонажей событий, а может, еще по какой причине, но почему-то приходящих к его моги­ле обычно тянет на откровения, почти исповедь, словно в храме. Даже почти железная женщина, со­ветский классик Вера Панова, од­нажды в присутствии Паустовско­го, его тогдашнего литсекретаря, замечательного киевского журна­листа Валерия Дружбинского, от­крыла тайну всей жизни:

— Хочу исповедаться именно здесь, рядом с нашим Грином. На Валдае в 1923-м я, восемнадцати­летняя девчонка, работала в геоло­гической экспедиции: стирала, ва­рила, убирала — надо ведь было как-то прокормиться. Однажды ве­чером из темного леса к нашему костру вышел большой бородатый человек. Сел, обогрелся, закурил, развязал свою котомку. И я увиде­ла томик Игоря Северянина и чер­ствые полбуханки. Увидела особы­ми глазами и враз полюбила этого человека. И повела его к себе в па­латку — наши мужики, растрезво­нившие по всей округе о моей не­доступности, остолбенели и онеме­ли. Привела к себе, раздела и лю­била, как сердечко подсказало. А наутро, когда он еще спал, снова глянула в его котомку — оказалось, книгу он рвал на пыжи, чтобы стрелять белок, а в хлебе было спрятано золотишко, которое он украл у старателей в верховье Оне­га. Вот такой оказалась моя первая любовь...

И расплакалась. Все онемели.

Вероятно, здесь такая аура...

Нина Николаевна умерла в1970-м, в Киеве, но сам Бог и ее завещание велели лежать жене вместе с мужем. Однако власти бы­ли против, разрешили похоронить ее лишь в углу старокрымского кладбища в 70 метрах от Грина. За­мечательные киевляне Юлия Первова и Александр Верхман, несмот­ря на угрозу статьи Уголовного ко­декса об осквернении и ограблении могил, решили помочь выполнить Божью волю в безбожной стране.

Поздно вечером двое стали раз­рывать могилу Нины Николаевны, двое — копать в ограде Грина. Вне­запно поднялся сильный ветер, он заглушил стук лопат о камни, шум щебенки, насыпаемой в ведра, ша­ги, голоса...

«Самые счастливые похороны в моей жизни», — сказал потом Верхман. Утром они все пришли к Марии Васильевне Шемплинской. Она жила неподалеку от кладбища, в домике, который был первым жильем Гринов в Старом Крыму, очень их любила и не раз говорила с укором: «Как люди могли это до­пустить? Им ведь Богом предна­чертано быть вместе. Я по ночам не сплю из-за того, что Грины врозь. Грех страшный». Она встре­тила гостей у калитки — малень­кая, седая, согнутая годами.

— Что-то случилось?

— Очень хорошее случилось, до­рогая Мария Васильевна! Нина Николаевна лежит теперь рядом с Александром Степановичем.

Старушка расплакалась...

Разговоры о перезахоронении до­шли наконец до «главного уха». Представители КГБ приехали на кладбище, прокопали чуть больше метра между могилой Грина и его тещи Ольги Алексеевны, но ничего не найдя, быстро уехали. А может, поспешили они потому, что у клад­бищенской ограды собралась толпа людей. Во всяком случае, гроба с телом Нины Николаевны не обнару­жили. Власти решили, что, видимо, все эти перезахоронения — досу­жие сплетни.

А в 1980 году, объявленном го­дом Грина в связи со столетием со дня его рождения, власти решили воздвигнуть на его могиле мемори­ал. Убрали ограду, соорудили вы­сокий настил, установили белую мраморную плиту с именем писа­теля, рядом — колонну из раско­пок Херсонеса, а на ней — Бегу­щую по волнам. Вот как раз под этой колонной и покоится Нина Николаевна. Потому что в ночь перезахоронения выкопана была для нее могила в два с половиной метра глубиной...

Станислав БОНДАРЕНКО, «Киевские Ведомости»

www.kv.com.ua