Активы «старины глубокой»

Закончился 75-й сезон Новгородской экспедиции. Это один из крупнейших археологических проектов в нашей стране. Благодаря ему к знаниям об истории Руси добавились не только даты сражений, но и сцены повседневной жизни «обычного» человека — купца, крестьянина, ремесленника.

— В 1947−м, когда я впервые приехал в Новгород на раскопки, здесь все было развалено. Я тогда все церковные купола облазил, поднимался к самым крестам — на разбитых луковицах один каркас без покрытия. Новгород два года был прифронтовым, его разрушали и немцы, и наши. До войны-то город был почти весь деревянный, все сгорело, осталось всего несколько домов. Есть легенда, что советское командование приказало: «Ни выстрела по Новгороду!», но следы от наших снарядов видны и теперь.

Академик Валентин Янин, заведующий кафедрой археологии истфака МГУ, вот уже 45 лет руководит Новгородской экспедицией. Мы беседуем на скамейке возле Знаменского собора. В двухстах шагах отсюда стоит храм Спаса Преображения на Ильиной улице с фресками Феофана Грека, а здесь, в помещениях бывшего Знаменского подворья, расположились археологи.

Спрашиваю Янина: «Почему именно здесь?» — «А тут была богадельня, куда же нас еще?»

Мы заходим в собор и фотографируем академика на фоне Страшного суда. За его спиной архангелы дуют в трубы, земля и море отдают своих мертвецов. Археологи тоже заставляют землю отдавать мертвецов, воскрешая их, если не во плоти, то в нашем сознании.

Правда, за спиной Янина только грешники

Академик Янин — один из сакральных героев отечественной археологии

— Такие же люди, как мы с вами, — серьезно говорит историк. — Жили как жили, каждый по-своему. Купальников и бюстгальтеров не носили.

Янину свойственны ирония и самоирония патриарха, знающего цену себе и другим, трезвомыслящего и острого на язык.

— Летописи говорят о смене епископов, избрании князей и о войнах, а не о повседневной жизни того времени.

Прибавим к этому, что имеющиеся в распоряжении историков летописи — документы достаточно позднего происхождения. Ранние списки не сохранились. «Повесть временных лет» создавалась в начале XII века. От описанного в ней расселения славян автора отделяло столько же времени, как нас от Колумба. Еще хуже обстоит дело с так называемой историей повседневности, почти не отраженной в летописании. Что ели и пили простые и знатные люди Древней Руси? Во что одевались, как трудились, отдыхали, какими глазами смотрели на мир?

Берестяные грамоты от НА до НЯ

Новгородская археология известна в первую очередь благодаря берестяным грамотам, находка которых стала одним из важнейших событий в российской исторической науке. Академик — точнее, в то время еще студент первого курса — Янин был свидетелем этого эпохального события.

— Артемий Владимирович Арциховский обратил внимание на то, что в «Житии Сергия Радонежского», написанном Епифанием Премудрым, говорится: «…В обители блаженного Сергия не токмо хартии (то есть не только грамоты. — «РР»), но и самые книги писали на берестьях». И я очень хорошо помню: первые годы, которые я провел здесь — 1947−й, 1948−й, когда студентом участвовал в раскопках, — мы с волнением развертывали каждый кусок бересты. Арциховский ждал, что подтвердится наконец сообщение Епифаниева «Жития» о том, что на Руси писали на бересте. И вот 26 июля 1951 года я услышал крик Арциховского, которому показали первую грамоту, причем издали: он такой порывистый был — боялись, что может ее порвать, поломать. Показали, и он закричал: «Я этой находки ждал двадцать лет, ровно двадцать лет! Премия — сто рублей!» Сто рублей по тем временам большие деньги были. А двадцать лет ждал потому, что начал раскопки в Новгороде в 1932 году, сразу после того как в 31−м в волжском кургане была найдена золотоордынская берестяная грамота. Всего в 1951 году нашли десять грамот, в том числе и на моем раскопе. Был раскоп НА — Неревский Авдусиной, а рядом НЯ — Неревский Янина. Все десять первых грамот нашли на этих двух раскопах: самую первую у Авдусиной, но шесть у меня, чем горжусь. Находка взволновала всех, это была сенсация! Академия наук выделила большие средства на работы в Новгороде. Ведь чем отличается этот город? Он стоит на плотных глинистых слоях, которые не позволяют воде уходить вертикально в землю, поэтому она насыщала почву и медленно текла в сторону Волхова. В нижние слои не проникал воздух, следовательно, микробы, вызывающие процессы гниения, там отсутствуют. По¬этому и береста, и кожа, и дерево, и ткани, и кость — все это здесь сохраняется идеально.

Слушаю Янина, и на ум приходит библейская аналогия — «подземный» Новгород со всеми своими грамотами, подобно некоему ковчегу выносящий из потока забвения вещи, имена и голоса, казалось, уже обреченные.

«Безмолвное большинство» обретает речь

У северорусского писателя Степана Писахова есть вещица под названием «Морожены песни». О том, как поморы зимой песни морозили, так что потом их можно было в сундук класть, а спустя некоторое время оттаивать да слушать. Таков и эффект берестяных грамот. В наше время зазвучала прямая речь людей Средневековья, в том числе тех, кого историки называют «безмолвствующим большинством» — неэлитарной части общества, низов и даже женщин.

Янин цитирует (в переводе) грамоту — письмо некой девушки своему парню, написанное в XI веке, еще до «Поучения» детям Владимира Мономаха: «Что же ты мне не отвечал всю неделю? Если я тебе не угодна и ты будешь надсмехаться надо мной, пусть тебя судит Бог или моя женская слабость». Девушка называет возлюб¬ленного братом, современному читателю это кажется странным, но подобное обращение принято в любовной поэзии Древнего Египта.

Просто ключи, просто гвозди. Но пройдет лет 500 — и вот уже произведение искусства

Или вот жена пишет мужу (опять же в переводе): «Ты что же такое себе позволяешь, надо найти на тебя управу какую-то. Возьми себя в руки и жди моего приезда, чтобы я тебе объяснила, как ты себя плохо ведешь».

За полстолетия в Новгороде была найдена без малого тысяча грамот, но это ничтожно малая доля того, что покоится в земле. За 75 лет работы экспедиции раскопано 2% культурного слоя. Но и этих материалов оказалось достаточно, чтобы установить особенности новгородского диалекта, выдвинуть новые гипотезы о социальной структуре и системе управления новгородского общества, о взаимоотношениях князей и боярства, начиная с самого Рюрика.

— Грамоты изучаются не сами по себе, а в контексте других находок. Когда мы копаем какую-нибудь усадьбу, нам очень важно и то, как выглядит мир вещей в этой усадьбе, и то, что написано в грамоте, найденной неподалеку.

Помоечники и гробокопатели

Этот сезон в Новгороде «разочаровательный»: ни одной грамоты не найдено, хоть самой бересты здесь пруд пруди. Березовую кору использовали разнообразно: целые рулоны подстелены под полы, сложенные из жердей. Зато рядом стек¬лянные браслеты (предположительно византийской работы), металлические украшения, изящные костяные наконечники стрел. Такие вот замечательные вещи найдены этим летом на Никольском раскопе, представляющем собой голый квадрат земли, затерянный среди городских строений.

Когда-то Янин добился принятия закона, согласно которому весь новгородский культурный слой считается памятником и раскапывать его без археологов нельзя. Они непременно должны предшествовать строителям, от которых, таким образом, частично зависит график работ экспедиции. Конечно, этот порядок неоднократно нарушался: в городе есть частные дома, поставленные без археологической разведки. «Почему так — вопрос не к нам, а к охранным ведомствам, — говорит руководитель раскопа Михаил Петров, новгородец. — Свои строили для своих, рука руку моет». Никольский раскоп зажат между современными «боярскими палатами», под которыми погребен культурный слой — нетронутый и, следовательно, пропащий для науки.

Историки изучают культурный слой, разрушая его — таков парадокс археологии. Подопечные Петрова успели совершить немало полезных разрушений: верхние слои уже сняты и лежат в отвале, раскопщики находятся на уровне рубежа XII и XIII веков. Оценка приблизительная.

— Здесь у нас кусок мостовой, — поясняет Петров. — Вот частокол, отделяющий усадьбу от улицы. А вот сруб 6 на 6 метров, можно предполагать, что это было не жилое, а хозяйственное помещение — нет печи, плохой пол. Вероятно, сеновал или зернохранилище. Возможно, здесь жил ремесленник: найдены железные шлаки. Зачем их сюда приносили, сказать затрудняюсь, в усадьбе, кажется, не было очага, значит, работал ремесленник не здесь. Производства, связанные с огнем, старались выносить наружу во избежание пожаров. Горшков в Новгороде найдено много, а точек с гончарным производством не найдено. Да и в целом новгородец летом в доме не жил, только ночевал. Зимой, напротив, лишний раз старались наружу не выходить. А летом вся жизнь проходила на улице.

— Ну, прямо как древние греки. А женщины? Еще историки XIX века писали, что русская горожанка, в особенности знатная, была затворницей и почти не выходила со двора.

— Так то в московский период — XVI–XVII век, а что было раньше, нам неизвестно.

— Как выглядел средневековый новгородец?

— Трудно судить по отдельным предметам. На Западе есть многочисленные изобразительные источники, Русь таковых почти не оставила. И письменные источники очень скудны. О некоторых вещах можно судить по отсутствию предметов. Например, мы не находим заколок — только гребни.

— Их вставляли в женскую прическу?

— Нет, ими только расчесывались.

— Верно ли, что мужчины Древней Руси носили длинные волосы?

— На этот счет есть замечательное свидетельство Жильбера де Лануа, приезжавшего сюда в начале XV века: «В Новгороде все заплетают косы. Мужчины — одну, женщины — две». На рельефе из немецкого города Штральзунда того же примерно времени у новгородцев заплетены в косы и волосы, и бороды. Но таков был европейский канон изображения вообще всех людей с Востока, в том числе половцев, татар. Есть икона XV века «Молящиеся новгородцы», там бояре тоже с косами. И то же самое видно на деревянных скульптурках XI века. Эта прическа была характерна для элиты.

Быть может, скандинавское влияние?

— Возможно. Что касается одежды, надо иметь в виду, что на помойке ничего целого не бывает, только фрагменты.

— Вот и академик Янин говорит, что про одежду надо спрашивать исследователей иконописи, археологи же находят «тряпочки».

— Да. Мы, по сути, копаем очень большую помойку. Археологи, — весело усмехается Пет¬ров, — либо помоечники, либо гробокопатели. Я — помоечник. Мы находим много поясов, с X по XV век, но новгородцы у нас голые.

— Прямо как в «Понедельник начинается в субботу» Стругацких, где описан мир, населенный литературными персонажами, одетыми так, как описал их автор. «По улице шел мужчина в пиджаке…»

Грязно, сыро, но это и есть история

— …и без штанов! Верно. Мы не Запад, изображений мало. И много разных мифов. Принято считать, что сапоги — исконная русская обувь. Но ведь до конца X века сапог вообще не было, были кожаные туфли. Откуда берутся сапоги? Из степей. Мы тогда активно контактировали со степью: с хазарами, потом с печенегами и половцами. И с Византией, а в Византии под влиянием степняков появляется мода на сапожки, на распашные кафтаны. Но и в XII веке на Руси равноправно сосуществуют моды и на сапоги, и на туфли, причем и женские, и мужские разукрашены. И только после монголов сапоги полностью побеждают. А лапти? До XV века на них нет и намека, по крайней мере в городах. Только кожаная обувь, без подошв и очень тонкая. Никогда не встречал сапог толще 3 мм.

— И как же носили эти тонкие сапожки и туфли? Неужели на босу ногу?

— Опять-таки неизвестно. Есть находки скандинавских шерстяных носков и обмоток того времени. У нас — ничего.

— Итак, из всего средневекового новгородского костюма лучше всего известны пояса. Что они собой представляли?

— Это были наборные пояса, Скандинавия, кстати, таких не знала. Пояса были покрыты металлическими бляшками: у тех, кто побогаче, — серебряными, у тех, кто победнее, — латунными, медными или меньшим количеством серебряных. Наборные пояса были своего рода погонами того времени, сразу показывали статус человека: свободный, несвободный, состоятельный и пр.

Тут Петров перебивает себя зычным окриком: «Миша, думай че делаешь, и все будет хорошо. Голову включай иногда, ага?» Новгородский школьник Миша балует с носилками, и Петров немедленно восстанавливает порядок. Среди раскопщиков много не только студентов, но и школьников, так что баловства хватает. А без строгости на раскопе нельзя: дело тонкое, аккуратности требует, поэтому на своем участке Михаил Петров — царь и бог и воинский начальник. Строгий, но и милостивый.

Сколько весил «пудовый меч»?

— Какие еще расхожие мифы о Средних веках были опровергнуты археологией? — интересуюсь я у Петрова.

— Мой самый любимый миф — сказочно-былинно-этнографический, о пудовом мече. «И замахнулся он своим пудовым мечом…» (Уже вернувшись в Москву, я опросил компанию из полудюжины интеллигентных людей: «Сколько весил меч»? Почти все называли вес от 5 до 25 кг. — «РР».) На самом деле меч весил не более 1,5 кг! Что же касается доспехов, то как раз в прошлом году я нашел в Посольском раскопе остатки пластинчатого доспеха. Пластины толщиной не 1 мм даже, а 0,3 мм. Мы с коллегой, он специалист по оружию, прикинули, сколько может весить такой доспех для человека моей комплекции. Получилось 6,5–7 кг. И нельзя сказать, что пластины истончились, подвергшись коррозии, — они пружинят до сих пор. Просто отличная сталь, которая держала любой удар.

Петров переходит к обобщениям:

— Есть много вещей, которые можно понять только практически: повторить средневековую технологию. Но у нас, к сожалению, экспериментальная археология развита слабо. Начало было положено Семеновым в 50−е годы. Он занимался каменным веком, проверял, как тот или иной реконструированный топор рубит дерево и т. п. Я увлекаюсь реконструкцией водного транспорта, другие — зимнего, есть в разных городах специалисты по ткачеству, крашению, лукам и стрелам. С «кузнечкой» и литьем дело обстоит хуже. Но так называемые реконструкторы, объединенные в клубы, скорее показывают шоу (иногда очень качественное), чем занимаются настоящей реконструкцией. Фантазировать вообще легче. Скажем, выдумывать протославянскую письменность, якобы существовавшую до Крещения Руси. Для начала надо памятники соответствующие найти, тогда и поговорим о протославянской письменности.

— Но ведь бывает, что мифы создают сами историки.

— Да сколько угодно. Праздновали юбилей Старой Ладоги — вся датировка основана на одной дендродате, чего недостаточно.

— Но тут имел место совершенно определенный социально-политический заказ.

— А политический заказ всегда есть!

На этом месте беседа естественным образом обрывается: мы дошли до столовой. На той же самой скамеечке сидит Валентин Янин, и мы договариваемся пойти на другой раскоп — Дворищенский, названный так по местоположению на Ярославовом дворище, в самом сердце Торговой стороны древнего Новгорода.

— Лена, не хочешь к нам присоединиться? — Валентин Лаврентьевич обращается к своей жене Елене Александровне Рыбиной, тоже историку.

— Нет, я побежала воду запасать.

— Ах, да!

На город надвигалось бедствие — в этот жаркий вечер повсеместно отключат воду. Не станет воды ни в жилом секторе, ни в «предприятиях общепита», ни в гостиницах, и будь ты хоть Софи Лорен, хоть архиепископ Кентерберийский, а кран все равно сух и безмолвен.

Битва суздальцев с новгородцами

Мимо невысоких домов и обсыпанных плодами яблонь мы неспешно идем по старинной Ильиной улице, соединяющей подворье и дворище. Для Янина эта улица родная, он здешний обыватель, проводящий на Ильиной четверть года. Я хвалю Новгород, спрашиваю, какие из здешних храмов он любит больше.

Прошлое и под землей и над землей

— Спас на Нередице. Еще — Параскевы Пятницы, но этот храм здорово испортили реставраторы. У них был замысел показать наслоения веков, как менялась форма собора от основания до верха — вместо того чтобы восстановить первоначальный облик. И вот одни части соответствуют Средневековью, другие — московскому периоду и XIX веку. Теперь барабан не вяжется со сводами, верх с низом. У академика Грабаря был тезис, что новгородские церкви кособокие, кривенькие какие-то, непропорциональные в отличие, скажем, от Покрова на Нерли и других владимиро-суздальских шедевров. И все потому, что новгородец жил на скудном Севере, скреб по болоту своей сошкой, ему не до красоты было. А что оказалось? Оказалось, что все новгородские церкви обросли культурным слоем. Скажем, Никольский собор, к которому сейчас идем, в землю врос на три метра — следовательно, все пропорции изменились. И теперь археологи могут вернуть ему былую красоту. Когда вокруг Спаса на Нередице убрали все напластования, он как свечка стал.

Жил на свете Йорик бедный

Многолюдный Дворищенский раскоп находится под самыми стенами Никольского собора. Янина встречает руководитель раскопа Денис Пежемский и сразу показывает свежую находку — маленькую, с двухрублевую монету, печать. На ней значится имя владельца — Лаврион Онуфриевич. Мне объясняют, что печать личная, а не официальная. Официальная печать должна быть свинцовой, эта же из кости. Возможно, что останки Лавриона находятся здесь же. На дне раскопа несколько скелетов, две берцовые кости торчат из земляной стенки — это прицерковное кладбище.

Археологи-гробокопатели рассказывают, что не все рядом лежащие кости соответствуют друг другу, некоторые скелеты сборные: от одного человека череп, от другого руки. Новгородцы не особенно церемонились с мертвецами. Погребая новопреставленного, разбрасывали старые кости, потом укладывали кое-как, не очень заботясь о соответствии. На одну Офелию три бедных Йорика. Студентка как раз вынимает из грунта череп, мы с фотографом просим показать поближе. Студентка держит череп на вытянутой руке. Мы фотографируем.

— Классический сюжет, девушка и смерть, — говорю я Янину.

— Посмотри, Денис, — девушка и смерть, — в голосе академика мягкая ирония. То ли издевается над моей аналогией, то ли не издевается. Но руководитель раскопа возмущен: «То, что вы сейчас делаете, не очень этично. Мы же не колонизаторы!» Пежемский втолковывает нам археологическую этику, как он ее понимает: «Если

мы череп чистим, обследуем, то фотографировать нормально — рабочая ситуация, рабочий снимок. А позировать не стоит, у нас запрещено вольное обращение с костями».

Московская популяция ужасно скучная

Проснувшись поутру, мы с фотографом обнаружили за окном густой дождь, независимо друг от друга чертыхнулись и схватились за сердце. То ли я чертыхнулся, а он схватился за сердце, то ли ровно наоборот — не суть. Важно то, что в такую погоду на раскоп никто не выйдет.

На всякий случай, для очистки совести все же приходим на Дворищенский и — о радость! — находим калитку открытой, сотрудников на месте. В земле, конечно, никто не ковыряется — во рвах грязная жижа, — все сидят под навесами, перебирают находки. Проходим в Никольский собор, частично превращенный в гнездовье археологов со складом находок. Под средневековыми сводами стоят рабочие столы, на них ящики с костями, много черепов. Сюжет «девушка и смерть» получает свое продолжение: Галина, симпатичнейший антрополог из Волгограда, на родине изучающая останки сарматов, упражняется здесь в различении костей животных и человека. Это совсем не так просто, как может показаться. Янин поведал занятную историю, случившуюся на раскопках.

— Прибегает как-то один археолог к Цалкину, зоологу, с костью и кричит: «Посмотрите, какой громадный был человек!» Цалкин: «Упаси вас бог быть таким человеком! Это свинья».

Даже невзрачная монета может дать огромной объем информации

Я спрашиваю у Гали, что может понять антрополог на основании первичного осмотра останков, без лабораторного анализа. Оказывается, не так мало — возраст, пол, различные патологии и повреждения: переломы, сращения позвонков и кариес (тем и другим страдали новгородцы). Попутно Галя застенчиво, но уверенно опровергает миф о том, что сарматы потеснили скифов благодаря своим длинным мечам, якобы намного превосходившим коротенький скифский акинак.

Денис Пежемский не зря руководит Дворищенским — кладбищенским — раскопом: он антрополог, старший научный сотрудник НИИ и Музея антропологии МГУ. Интересно взглянуть на средневековый Новгород со стороны его науки.

— За этот сезон на вашем участке откопали 55 останков. Можно ли на основании имеющихся материалов дать портретную реконструкцию новгородских популяций?

— Можно, хотя меня уже обвиняли в расизме. Новгородцы эпохи независимости — высокорослые люди с длинным черепом, высоким узким лицом и выступающим носом. Нос встречается как прямой, так и с горбинкой. Население округи было совсем другое — низкорослое, круглоголовое, с низким лицом. Потом, в московскую эпоху,— новая популяция. И тут наши исследования подтверждают то, что было известно из письменных источников. Московские государи выселяли новгородцев, а на их место помещали людей из центральной России. Должен сказать, что московская популяция ужасно скучная. Все показатели усредненные. Нос средний, выступает он средне и т. п. Какой рост? Трудно сказать. Черепа у нас есть, а в длинных костях недостача.

— Есть ли стопы? Новгородцы носили тонкую обувь без подошв. Это ведь неудобно должно быть. Плоскостопие, травмы.

— Вовсе нет. У них были утоптанные дворы, хорошие ровные мостовые. Хоть босиком ходи. Вот вы дома, наверное, босиком ходите, и ничего. Обувь нужна была, чтоб травой не резаться, ноги не слишком часто мыть.

— Можно ли реконструировать новгородскую диету?

— Установить основы рациона сложно. Целые пласты древней новгородской жизни «провисают». Есть кости животных. Но вот вопрос: у новгородцев были собственные стада или мясо они покупали? Чтобы получить законченную картину, экспедиция должна работать столетия. Мы многого не знаем.

Да, если Новгород раскопать как следует, многое будет выглядеть по-другому. Янин возглавляет экспедицию в течение 45 лет, а самой экспедиции исполнилось 75 лет — целая жизнь. Но «жизнь коротка, а наука длинна». И нераскопанные 98% культурного слоя обещают много нового.

Серьезно-ироническая реплика Янина «Копайте в поте лица своего!» — своеобразный эпиграф к жизни доброй дюжины будущих поколений археологов.

«Русский репортер»