История крымскотатарской семьи: "мне 76, а я все помню"

История из реальной жизни

Я детство плохо помню. Перед глазами лишь отдельные фрагменты тех лет. Вот, к примеру: дядя женится в Судаке, моя сестра Инджифе танцует на свадьбе с нашим отцом, а мне и брату бабушка дала вкусную пахлаву. Еще помню, как мы собирали миндаль. У нас были большие сады с ореховыми деревьями.

У моего отца было пять братьев. Двух вместе с ним забрали на войну, а двух расстреляли немцы.

Старшего брата звали Ибрагим. Он был первым секретарем исполкома. Второго брата, который был председателем колхоза, звали Ришид.

Жена Ибрагима, Айше, каждый день дома пекла хлеб, а потом его отправляли телегой партизанам. Однажды с телегой отправили другого моего дядю, Исмаила. Он должен был сказать им, что Судак будет в окружении, что надо отступать.

Исмаил приехал к партизанам, но с ними уйти почему-то не смог и сам попал в окружение. Он нарвал травы и спрятался в каком-то водоеме под этой травой. Ночами спал на деревьях, а днями прятался в воде. Ел одну кору. Он прошел войну, затем жил в Узбекистане, но всю жизнь был очень худым.

А Ибрагима и Ришида расстреляли. Кто-то их предал, рассказав, что они были коммунистами. Так что в шесть утра собрали всех жителей села, устроили суд, а потом казнили. Всем селянам сказали, что расстреляли русских коммунистов.

Они же не разбирались, кто там крымский татарин, а кто нет.

Мне было 4 года, когда нас депортировали. За 15 минут велели собраться. Что мать успела в узлы положить, то и увезли. Ни матрасов, ни подушек у нас не было. Погрузили нас в маленький бортовой ЗИЛ и повезли на станцию. Когда машина тронулась, к ней прибежала наша корова. Красивая, черно-белая. Мне 76 лет, а я до сих пор помню, как эта корова мычала, пока бежала следом за машиной.

Как везли нас в Узбекистан, я не помню. Поселили в бараке в Беговатском районе, недалеко от Ташкента. Это называлось ДВЗ – дальняя выселочная зона. Барак такой длинный был. В четырех углах жили четыре семьи.

А потом еще жена Ибрагима, ее звали, как и меня, Айше, умерла. Когда она умирала, винограда попросила. Крымские татары перед смертью чего-то хотят. И вот моя мама с моим братом Меметом пошли в какую-то даль, 18 километров, чтобы исполнить ее желание.

А отец мой после войны в Туле работал. Когда узнал, что семья в Узбекистане мучается, прислал нам посылку. Две кастрюли и сито. Я до сих пор их помню. А потом он с Тулы сбежал и уехал к нам. Только устроился работать на стройку, за ним приехали два милиционера, и отца посадили в тюрьму.

А мой брат Мемет работать пошел. Ему было 11 лет, когда он устроился мастером на заводе — моторы для тракторов чинить, и у него это замечательно получалось. Для него даже соорудили специальную скамейку, так как роста не хватало для такой работы.

Хлопок

С третьего класса мы собирали хлопок. В день по норме надо было 40 килограммов. Старшие мои брат и сестра собирали по 60. С сентября до ноября школа не работала. А потом, когда хлопок заканчивался, собирали "курагу" – это хлопок, который не раскрылся. На "курагу" норма была 120 килограммов. Эти "коробочки" нам привозили домой. Каждой семье по 5—10 мешков. Мы ночами сидели и выковыривали этот хлопок.

Потом и дети наши собирали хлопок тоже. Правда, моя дочка Эльвира не могла этого делать, ее фотографию постоянно вешали в школе на доску позора.

С четвертого класса в Узбекистане я постоянно дралась, потому что нас называли предателями. Это делали в основном русские. Узбеки нас никогда не обижали. Однажды драку разнимал наш учитель истории Юрий Данилович.

— Айше, ты не дерись! Ты никогда этим ничего не докажешь. Это не вы виноваты, просто нужно было Крым другим отдать, – так он говорил.

Я потом где-то читала, что Сталин хотел в Крым всех евреев переселить, но не смог и поэтому селил их в Биробиджан, не знаю, так ли это.

А драки у нас там были – ужас. Ой, как наши дрались, когда мужчины начали с войны возвращаться. Попробовал бы кто предателем назвать – рта раскрыть не давали. В городе Беговате мужчина жил, крымский татарин. Работал водителем грузовика, и все его дети умели этот грузовик водить. Так вот там какая-то драка была, семилетний мальчик сел на грузовую машину отца, угнал ее и приехал помогать.

Вот такой у нас дружный народ был.

Редька

Еды, пока я маленькая была, постоянно не хватало, поэтому мать моя с Меметом ходили по ночам на поле за редькой. Они подбирали ту, которая оставалась уже после того, как трактор проедет. Мы эту редьку ели вместо хлеба.

Однажды мать моя проспала и опоздала на работу. Через несколько дней ее вызвали в суд. Грозились, что на два года посадят в тюрьму. Мать дома рыдала: что дети делать будут?

Когда мама на суд пришла, то сразу тоже разрыдалась. В президиуме сидела женщина одна, успокаивать ее начала. Расспрашивала все: почему мать на работу опоздала. Она начала рассказывать, что живет в бараке, что у детей нет одеял и подушек – все на соломе спят, что есть детям нечего. Сказала, что редьку ходила собирать. Женщина ей эта сказала, что сейчас всем судом проверят ее слова, и повезла ее к бараку. Мы, как увидели столько людей и милиционеров, почему-то сразу подумали, что маму расстреливать будут.

Тетка та ужаснулась, ведь мама всю правду сказала. Она и другие люди из суда уехали и вернулись через час или два. Принесли нам всем матрасы, подушки, одеяла.

Мы разбогатели…

Исмаил

Я хорошо помню, что всем вокруг давали путевки в санатории как участникам войны, но только нашим, крымским татарам, – ничего, потому что мы, даже если за Советский Союз воевали, все равно предателями были. Даже детям, хотя они вообще ни при чем были, не давали путевки в пионерские лагеря. Только дяде Исмаилу, который партизанам помогал, дали путевку на 30-летие Победы. В Крым. На воспоминания.

Он же после того, как от немцев прятался, успел и на фронте побыть. На войну поехал в Крым, а вернулся уже в Самарканд. Там жену свою встретил, родилось у них четверо детей.

Он от радости приехал в Крым. Но когда посмотрел, понял, что не может так просто взять и уехать. Тогда Исмаил перевез в Крым всю свою семью. Купил домик, разбили огород, стали как-то жить.

На работу ни Исмаила, ни его жену не брали, даже детей в школу отказывались принимать. Соседи его, русские и украинцы, ходили даже возмущаться к чиновникам: чего детей-то в школу не берете? Но кто-то взял и донес на него, что вот живет такой у них крымский татарин, который домик купил, а на участке посадил овощи всякие. Приехал трактор, снес дом и перепахал огород.

Исмаил с семьей переехали в другое село и купили второй дом. Но и на этот раз его снесли. Но снесли и третий купленный дом. Тогда у его жены случился разрыв сердца, и она умерла. После смерти супруги Исмаил встретил в Крыму каких-то родственников, которые пригласили его поселиться рядом с ними. Они жиле в Ленино, посреди степи.

Завод

После школы я поехала учиться в Наманган на бухгалтера. Там меня познакомили с будущим мужем. Он как раз только вернулся из армии. Он жил в Майли-Сае (город в Киргизии на границе с Узбекистаном). Свадьба была у нас скромная, водки не было. У меня было белое поплиновое платье, и я так танцевала в нем! У нас родилось трое детей: Эльвира, Гуля и Сервер.

С мужем мы переехали в Ташкент. Помню, однажды Эльвира пришла домой вся в слезах. Она заявила, что ее в школу не возьмут из-за того, что она крымская татарка. Так ей дети на улице ей сказали. Все хорошо в итоге было с Эльвирой. Она пошла в школу, которая располагалась рядом с домом. В третьем классе директор велела перевести ее в физико-математическую школу. Она и медаль потом получила, лучше всех сочинение написала, несмотря на то, что не русская была.

Уже после того, как я детей родила, устроилась на завод, который делал комплектные трансформаторные подстанции. Завод этот очень славился, там 800 человек работали, а муж мой там же работал конструктором. И вот начальник завода Гизерский, еврей, взял меня туда без документов. У меня тогда документы на прошлой работе оставались, потому что они еще за декрет со мной не рассчитались. Гизерский знал, что я крымская татарка, что нас плохо на работу берут, поэтому решил помочь. Устроилась я туда старшим бухгалтером расчетного отдела. И, бывало, до двух или до трех часов ночи засиживалась с расчетами. Калькуляторов тогда не было, и я работала на арифмометре.

Со мной в одном кабинете работал еще старший бухгалтер материального отдела. Худой такой, злой. Вот он взъелся на меня с первого дня. "Как это ты – крымская татарка – в расчетном отделе можешь работать?" Постоянно ко мне придирался. Со мной работала девочка Люба, я ее из цеха к себе в помощницы взяла. Она и умная была, и красивая, только хромала: одна нога короче другой. И вот Люба как-то раз, когда этот худой начал меня оскорблять, взяла в руки со стола тяжелый стакан для карандашей и на этого мужчину замахнулась.

Он испугался и написал заявление. Только не на Любу, а на меня. Милиция на завод приехала. Но милиция перед тем, как пойти ко мне в отдел, сначала расспросила мужчин в цеху. Все рассказали, какая я мать, какой работник. Заступились за меня. И милиционеры сказали мне: "Успокойся, мы все поняли".

Потом этот худой не мог в цех войти и уволился.

Марлен

В 80-е каждый месяц крымские татары собирали деньги и посылали делегации в Москву от национального движения. Помню, постоянно ездил от нас Марлен Небиев (известный деятель национального движения крымских татар). Его отец, Асан, был первым секретарем исполкома в Акъмесджите. Родственники Асана говорили ему во время войны: "Ты переименуй своего Марлена, а то его могут расстрелять". Нельзя было в честь Маркса и Ленина называться.

Марлен закончил 10 классов с медалью, был членом КПСС, работал учителем в Ташкенте. За ним постоянно три-четыре кагэбэшника следили. Даже когда на поминки придет за ним все равно слежку устраивали. Марлен ничего так в Москве и не решил. Потом его за то, что он в столицу ездил, уволили из школы, где он работал. Из партии выгнали. В Крыму Марлен тоже все добивался. Митинги организовывал. И вот на нервной почве, видимо, раком пищевода заболел и умер.

Крымтатары вообще рано умирают, столько они пережили всего.