Блог | Деду, как настоящему ветерану, было все нипочем

Деду, как почти всем настоящим ветеранам, было в жизни всё нипочём.

Мой дед Иосиф Соломонович Лотерштейн (1912—1998) отправился на войну добровольцем, хотя у него была бронь — он работал мастером цеха на заводе АМО, тогда уже ЗИСе. Бабушка курила и половину его чемодана набила папиросами. Под Тулой эшелон разбомбило, и все вещи погибли. Так дед за всю войну и не закурил.

Он рассказывал про войну мало, как большинство ветеранов. Начал он ее под Орлом, попал там в окружение, вышел из него. Заканчивал войну под Кенигсбергом, в составе Третьего Белорусского фронта, в должности помпотеха полка, в запас уволился майором. Из маршалов больше всего уважал Баграмяна, говорил, что тот берег людей. Вспоминал, что самыми храбрыми и отчаянными людьми на фронте были разведчики. Говорил, что отличные солдаты получались из бухгалтеров — они самые спокойные.

Дед был награжден орденом Красной Звезды (1943), медалями "За отвагу" и "За боевые заслуги". Из всех однополчан больше всего дружил со своим ординарцем Андреем Сумченко и с Владимиром Джгамадзе, ездил к нему в Тбилиси. А из всех военных эпизодов вспоминал один: ему дали в сорок третьем отпуск на две недели. Бабушка с трехлетней мамой были в эвакуации в Сылве, на Урале. Дед поехал к ним туда, вез несколько банок тушенки. Доехал, провел с бабушкой одну ночь и поехал обратно в Москву. Неделя туда, неделя обратно.

Читайте: Да здравствует Победа на века!

Погоны его и планшет до сих пор хранятся у матери, запах этого планшета я помню с детства. А из шинели, в которой он вернулся, сшили шубу нашему деду-морозу, который с сорок пятого каждый Новый год стоит у нас под елкой. На гражданке дед всю жизнь проработал на одной и той же автобазе — сначала мастером, потом начальником. На пенсию вышел в 75 лет. На пенсии занимался в основном дачным садоводством, которого, впрочем, терпеть не мог, и чтением исторической литературы.

Деду, как почти всем настоящим ветеранам, было в жизни практически все нипочем. Я не видел его вышедшим из себя никогда в жизни, испуганным — тем более. Он никому не позволял на себя орать и сам почти не повышал голоса. До последнего дня водил машину (он был одним из первых московских водителей), меня обучал лично. Военного кино терпеть не мог. На фильмы о фронтовой любви реагировал пословицей "Кому война, кому хреновина одна". Умел починить любой механический предмет — от будильника до старого дачного патефона. Когда он вел машину сквозь сплошной дождь, при нулевой видимости, ночью, — на лице его было то выражение веселой злости, которое, по моим наблюдениям, всегда отличает профессионала. Водил аккуратно, но быстро. Матерился редко, но артистически. Хохочущим я его видел редко, но один раз, помню, громкий смех у него вызвал роман Ивана Шевцова "Набат". Нравился ему Окуджава — и песни, и повести.

Он был очень хороший человек, лучший, наверное, из тех, кого я знал. Я на него не похож. Разве что на детских фотографиях.