"Из всех россиян мне меньше всего жалко Путина"

В новом проекте "Обозревателя" наши гости - представители украинской интеллигенции, деятели культуры, разговор с которыми идет о войне и мире, о политике, о насущных проблемах страны.

Видео дня

Андрей Рушковский. Наш гость, гость "Обозревателя" - Александр Володарский. Писатель, драматург, сценарист...

Александр Володарский. Короче, нищий.

АР. Не надо забывать о связи с юмором... Несмотря на то, что закончил институт Баумана.

АВ. Да, МВТУ им. Баумана. А с юмором сейчас, видимо, все связаны. Иначе как выжить.

АР. До нашего юмора мы еще доберемся... Долгое время руководил "Клубом Голохвастова".

АВ. В газете "Киевские Ведомости".

АР. Это был довольно серьезный проектик.

АВ. 18 лет. Действительно, мы с Яном Таксюром этим занимались...

АР. Это как 16-я полоса "Литературки".

АВ. 18 лет был такой клуб. Огромное количество материалов...

АР. Писал для "Фитиля".

АВ. Писал.

АР. Для таких актеров...

АВ. Для всех. Хазанов, Миронова, Винокур, Клара Новикова. Даже Петросяну писал. Что было, то было, из биографии не вычеркнешь.

АР. Автор трех пьес.

АВ. Четырех.

АР. Прости, за временем не поспеваю. Короче, человек по горло в творчестве.

АВ. Человек, который пытается литературным трудом зарабатывать себе на жизнь, что непросто.

АР. Особенно в нынешний период, когда смеяться иногда бывает трудно. Хотя мир-то выжил, потому что смеялся. Смех смехом, но сейчас попробуем поговорить о серьезном. Необязательно по серьезному, но о серьезном. Что происходит в России, как ты считаешь?

АВ. Почему ты меня спрашиваешь о России? Я там не был довольно давно. Я недавно был в Белоруссии. А в России не был уже годика три. Но, безусловно, с другой стороны, вопрос мне понятен, потому что огромное количество друзей, знакомых и родственников там живет. Если ты думаешь, что я наведу ясность в этом вопросе, ты ошибаешься.

АР. Ты выразишь свое мнение.

АВ. Мне кажется, никто до конца не понимает, что происходит в России. Вот только сегодня я отвечал одному человеку... Мама меня когда-то учила, что если хочешь понять другого человека, даже если он тебе не нравится или позиция не нравится, постарайся все-таки стать на его позицию и понять, откуда у него такая точка зрения. И сегодня с одним человеком говорили: вся Россия - такая, все в России - такие... Но, во-первых, не все. Мы знаем, что есть огромное количество людей, есть и среди моих друзей... Есть такой замечательный поэт Игорь Иртеньев. Есть Виктор Шендерович, мой друг и писатель. Эти люди заняты другим и думают по-другому, чем большинство россиян. Это правда. С другой стороны, я все время говорил, что как сложно получается... Я учился в России. Я себе хорошо представляю какую-нибудь Калугу, где у меня тоже, кстати, есть друзья. Я себе представляю какого-нибудь калужского рабочего. Я понимаю, насколько сложно ему, находясь в таком потоке информации... И мы до недавнего времени находились в таком. У меня сейчас, кроме "Дождя", нет российских каналов, но я отлично их помню... И вот, находясь в таком окружении, как ему разобраться в происходящем?..

АР. "Дождь" - это слегка другое.

АВ. Сегодня опять же говорили насчет Крыма. Они легче бы восприняли Прибалтику, зато рады, что "Крымнаш". Давайте будем вспоминать. Мы сами недавно поняли, почему Хрущев отдал Крым в 54-м году. Просто это было необходимо с хозяйственной точки зрения, потому что все идет из Украины. Другое дело, что кто потом на это обращал внимание? И даже когда Крым был наш, а не их, когда мои друзья из Москвы ездили в Крым, и мы там встречались. У меня есть приятель, который каждый год в Крыму. Никаких трудностей – наоборот, он чувствовал себя богатым человеком, менял свои рубли.

АР. Конечно, никаких же проблем для россиян там не было.

АВ. Это сегодня там поднялись цены в два-три раза. А тогда он чувствовал себя даже по сравнению со мной миллионером. Но для них Крым, как мне кажется – опять-таки ставлю себя на их место – это прежде всего Севастополь. При "совке" это был город русской славы, город-герой. Как бы они вернули свои земли. Другое дело, как вернули? Они забывают, что совершенно бандитским методом. Это люди выпускают. А остается: мы свое забрали. Я думаю, что в большинстве своем, они думают, что они просто забрали свое. А на самом деле они взяли то, что плохо лежало.

АР. Конечно, это все страшно воспринимать! А интервью с Навальным, который тоже вещает, что Крым наш?

АВ. Да что Навальный! У меня есть родственник, который сказал: все понимаю, а Крым не отдадим. И объяснить сложно. У меня это вызывает сочувствие. Должен испытывать ненависть, а испытываю сочувствие. Может, это неправильно... Есть немцы сегодня, а есть немцы 70 лет тому назад. Те же немцы, только с другим сознанием. Значит, можно манипулировать сознанием. Это зависит от власти, зависит от элиты... Я даже не представлял, что так можно манипулировать. Оказывается, можно.

АР. Для меня всегда была загадкой любовь и поддержка Гитлера у немецкого цивилизованного народа.

АВ. А сейчас загадки нет.

АР. То же самое в России.

АВ. Значит, надо было нам пережить. С другой стороны, есть у меня там масса друзей, знакомых, которые все нормально понимают, которые даже чувствуют какую-то неловкость. (Смеется.) У меня сейчас дома находится московская гостья – подруга моей супруги, наполовину грузинка. Она Путину не могла Грузию простить. Она ходила на Болотную, на все митинги, бандеровка покруче меня, жидобандеровца... А с другой стороны, очень жаль. Я просто представляю себе бытовую ситуацию. Давай завтра с тобой сядем на поезд и куда-нибудь поедем. Условно говоря, в Минск, как я недавно ехал. В одном купе могут оказаться белорус, россиянин, украинец. Мы знакомимся, вроде россиянин - человек милый. Он говорит: я из Москвы, а вы из Киева. И дальше у нас возникнет напряжение. Обязательно возникнет само по себе. И это напряжение ужасно.

АР. Уже установка есть.

АВ. Щелкнет: сейчас, секундочку! И мы зажмемся. А раньше не зажимались. Помнишь? На набережной в Ялте или где-нибудь в другом месте.

АР. Как с этим справиться?

АВ. Если мы с тобой вспомнили 70 лет назад, то как-то справляются. Сегодня люди приезжают в Германию, живут, учатся. Как-то справились за 70 лет, будем считать. Благодаря немцам.

АР. Там была мощная идеологическая работа.

АВ. Давай будем надеяться, что тут тоже что-то изменится. В конце концов, никто не вечен. Любая ситуация как-то изменится, я надеюсь. Не можем мы же враждовать! Мне кажется... хочется верить. Я же не враждую со своими друзьями!

АР. Именно хочется верить. А есть те, кто стоит против?

АВ. Я же говорю, есть родственник – по Крыму мы не сходимся. Он – человек значительно старше меня. Были пару раз острые разговоры. Мы не ругались. Но я вижу, что есть непонимание. Доказать ничего нельзя. Хотя бы так – он выслушал мою точку зрения, хватило толерантности. Я знаю, что многие ссорятся, брат с сестрой могут порвать. У нас нет такого. Я надеюсь, что как-то что-то он понял из того, что сказал я.

АР. Может, капать начнет...

АВ. Но так, чтобы кто-то со мной поругался... У меня старый друг в Калуге. Позвонила его дочь: дядя Саша, приезжайте к нам, отсидитесь! Я говорю: приезжайте к нам – отсидитесь! (Смеются.)

АР. А как ты оцениваешь нашу ситуацию?

АВ. Наша ситуация... Есть экономический аспект...

АР. Экономику мы не трогаем.

АВ. Но, с другой стороны, житие-бытие определяет сознание у многих людей. Если же сознание определяет не бытие... Оголтелого патриотизма я тоже не люблю. Я вижу наши недостатки. Те же выборы. Вдруг в бедной стране, оказывается, можно развесить билборды на каждом шагу. Значит, бабки где-то есть... У меня с работой плохо. У бизнесменов – кого ни спроси – проблемы, проблемы. И это понятно. Где же они делают эти деньги? Откуда у меня какой-то запас на полмесяца, я знаю. Где же они, собаки, их держат, что так легко выбросили на рынок? Поражает.

АР. Договорились бы – не надо рекламы.

АВ. Не знаю, насколько это воспримут люди, но меня огорчает рейтинг господина Ляшко. Для меня это настолько понятная фигура. Я бы на месте савиков шустеров реже приглашал бы его в эфир, но он, видимо, сценичный парень. Много огорчительного. А радостного? Радостно, что справились. Что где-то в глубине души теплится надежда, что можно все наладить... Хотя разговаривал сегодня с одним бизнесменом-пессимистом – он говорит: старик, все те же схемы остались, коррупция та же осталась. Просто теперь чуть-чуть дороже или труднее, или риска больше. Я говорю ему: объясни мне, Саша, это что, нельзя искоренить никак? Он не верит. А я, как дурак, верю.

АР. Я тоже, как дурак, к этому отношусь.

АВ. Мы с тобой немножко далеки от этого мира. До конца ведь трудно понять психологию человека, идущего сегодня во власть. Это патриот, который хочет отдать себя Родине? Позвольте не поверить.

АР. Мы отвыкли от таких.

АВ. Но кто-то есть такой, нет?

АР. Наверно. Сколько таких?

АВ. Не знаю. Дело в том, что верить сегодня никому и ничему нельзя. Мы пришли с тобой ко времени, когда любую информацию, которая к нам приходит через интернет, прессу, телевидение, мы должны пытаться фильтровать. Как фильтровать – это дело индивидуальное. А у меня с интуицией плохо. Я всегда безошибочно иду неправильно – голосую не за тех.

АР. Но в этой ситуации нельзя терять чувство юмора? Как юмор спасает тебя, профессионала?

АВ. Я-то уж устроен так – с ироническим взглядом на вещи. В какой-то степени мне легче. Хотя должен сказать тебе, с возрастом хочется быть серьезнее. Я знаю, как волновался Михал Михалыч Жванецкий, когда у него был концерт в Киеве. Потому что трудно оценить ситуацию, трудно понять, как ситуация сегодня повлияла на юмор. А какой замечательный в Киеве у него был концерт! Он же не Витя Шендерович, он не сатирик, он философ. Сатира сейчас, конечно, нужна, но чтобы во времени разобраться с ситуацией, нужен философский взгляд на вещи. А это вера в то, что все как-то наладится.

АР. Но и Жванецкий клюнул на эти майские события в Одессе.

АВ. Он тоже пользуется определенным набором информации. У него в Москве есть интернет, есть говорилка и одесские друзья, которые видимо, растерялись. Мне кажется, он как раз правильно разобрал ситуацию. Но сложно, очень сложно. А юмор... Ты хочешь, чтобы я какую-то шутку сейчас сказал?

АР. Нет еще. (Смеется.) Еще не время.

АВ. В голову как-то сразу не приходит. Я лучше расскажу свой любимый анекдот. Мне рассказал его Сеня Альтов... В Америке приговаривают толстяка к казни – электрический стул. Пытаются его посадит на стул – он не помещается. Его сажают на строгую диету, через неделю приводят – он снова не умещается. Его сажают на хлеб и воду, через неделю – на стул, он не умещается. Говорят: мужик, ну когда ты похудеешь?! Он говорит: понимаете, мотивации нет!.. Вот, я хочу, чтобы у всех нас была мотивация сделать нашу жизнь как-то лучше. Тогда, может быть, что-то изменится.

АР. А у нас так уж нет мотивации? Наверно, же есть.

АВ. Я очень боюсь, что у многих мотивация декларативна. Что многие декларируют эту мотивацию, а на самом деле очень хотят сохранить за собой и посты, и деньги, и бизнес. Один очень милый человек был большим начальником в Украине. У него был день рождения, юбилей – он просто попросил чего-то придумать, поздравить. Я с ним разговорился. Бизнес? Ну что вы? Я же государственный чиновник! Никакого бизнеса! Хорошо. Оказывается, что у него-то бизнеса нет. Но у его жены - бизнес, который абсолютно связан с ним. А у него нет ничего, все – у жены. Он чист. Только жена занимается бизнесом по его профилю... Так и здесь, они хотят быть чистыми, но сохранить то, что есть, то, что было.

АР. Мы все равно выбираем между Востоком и Западом все время...

АВ. Тут во мне говорит... Все-таки я десять лет действительно был инженером и закончил МВТУ им. Баумана. Давай представим некое производство, у которого есть выбор - продолжать, скажем, клепать свою продукцию на Россию. Это продукция среднего качества, которую покупает только Россия. И нет надежды, что у него когда-нибудь что-то купят Штаты и прочие. Понятно, это дает стабильность. Но есть вариант перейти выше. Для этого надо закупить западное оборудование, перестроить производство. Я знаю, что это такое, не понаслышке. Для этого нужны деньги, персонал и т.д. Есть это сегодня? Есть у нас запас этого времени? Я этого не знаю, я действительно в этом не уверен. Очень хорошо декларировать европейские ценности в Европе, но там же действительно нас никто не ждет!

АР. Но те, кто туда пошли, туда рванули – те же Польша, Чехия...

АВ. А Прибалтика - хуже, огромный отток...

АР. Но обратно никто не рвется!

АВ. Молодежь – замечательно. Она поехала вся в Англию работать. Уровень жизни – это, конечно же, хорошо. Я только думаю, сколько лет мы будем пасти задних. Мы же не впрыгнем, как киевское "Динамо", которое вдруг попало в финал Лиги чемпионов. Потом убрали Шевченко, Реброва, и они уже никуда не попадают. Значит, не так просто впрыгнуть, это процесс...

АР. Нет, не просто.

АВ. Но оставаться на своих местах, не модернизироваться – это бесперспективно. Интуитивно я понимаю, что нужно идти на запад. Но как прагматик понимаю, что это очень нелегко.

АР. А второй вариант – идти на восток?

АВ. Это путь в никуда, это стагнация. Но ты пойми, человек устроен стабильно. Огромное количество людей любит жить спокойно, на одном месте, никуда не стремясь. Хорошо тебе вот так? Ну и хорошо... Но, старик, ты же можешь зарабатывать там в три раза больше, только тебе работать нужно! Отнюдь...

АР. Это как тоска по Советскому Союзу, когда была обеспеченная старость.

АВ. Конечно, тоска по Советскому Союзу. Когда мой папа получил пенсию 120 рублей, он понимал, что ему хватит. Но теперь мы понимаем, что значит жить на пенсию для большинства населения. Как может пенсионер не тосковать, если он помнит, условно, своих родителей, которые на пенсию в 120 жили. Другое дело, как они жили! Это мы знаем с тобой! Как они стояли по три часа в очереди за курицей. Это все забыто.

АР. А то, что из Москвы возилась икра...

АВ. Это ты мне не рассказывай!.. Я с первой женой жил первые полгода в Калуге, и я в этих "электричках" участвовал. Я поездки в Москву помню. У меня был приятель. Я его спрашивал: Володя, ты куда? За колбасой. А это не значило выйти в гастроном. Это он на электричке поехал: три часа туда, три часа побегал там, три часа обратно. Вот, что это значило... Но забывается. Я-то помню. А кто-то и не знал. (Смеется.)

АР. Какие воспоминания у тебя о прежней жизни? Как прежде была формула - до без царя, так теперь – до без независимости.

АВ. Первое, что вспомнил – замечательный сюжет. Был такой период, конец 80-х – начало 90-х. В Юрмале уже проходил конкурс, председателем жюри был Максим Дунаевский, мы дружили. Дунаевский брал одного-двух призеров Юрмалы, меня как писателя-сатирика, конферансье, и мы чесали по гастролям. Приезжаем мы в какой-то город, если правильно помню, в Соликамск, Пермская губерния. Когда мы вышли на вокзале, мне сразу не понравилось, потому что я такого не видел никогда. Обычно, когда ты выходишь из поезда, рельсы продолжаются. В Соликамске они заканчиваются. Дальше пути нет. Я понял, что это реальный конец... У нас были замечательные два концерта в Соликамске, Максим Дунаевский блестяще выступал, нас принимали. Потом выяснилось, что наш администратор запил и забыл заказать обратные билеты. Там только один поезд в Пермь, а дальше рельсов нет. У нас еще продолжение гастролей, а билетов нет, реально. Максим звонит каким-то людям из горкома партии – достаем два билета, а нужно семь. Я понимаю, что мы из этого города не выедем никогда. Рельсы кончились, и мы тоже тут навсегда. Короче, на последнем концерте Максим говорит: господа, спасибо вам за теплый прием, у нас такая и такая ситуация – может кто-то помочь?.. После заходит невзрачная девочка с выцветшими кудряшками. Говорит: завтра приходите за полчаса до поезда туда-то и туда-то. Эта девочка работала в какой-то товарной кассе, где осталось семь билетов. Ни горком не мог, ни КГБ. Вот тебе воспоминание о той жизни. Не знаю, почему это вспомнил... Связь такая: вот рельсы кончаются, либо ехать назад, либо прокладывать рельсы дальше. Видишь, как я умно тебе прошел в Европу или не в Европу!

АР. Значит, будем прокладывать рельсы.

АВ. Надо прокладывать рельсы, другого выхода нет. Но это ведь непросто.

АР. Как мы это будем в Киеве делать? Как тебе современный Киев?

АВ. Это мой любимый город. У нас с супругой действительно достаточно гостеприимный дом, и в этом году он просто не просыхает от гостей. Сейчас - московская гостья, то брат приезжал. И я ужасно люблю город показывать. У меня масса любимых мест. В частности Печерск, где мы находимся. Я тут жил недалеко, на улице Онищенко. Киев – это город для жизни. Здесь тяжело работать иногда бывает. А жить тут замечательно. Города для жизни и для работы не всегда сходятся. Часто вообще не сходятся.

АР. А меняется город?

АВ. Ну, меняется.

АР. Ты спокойно воспринимаешь появление небоскребов в центре?

АВ. Нет, я терпеть не могу эти зубья, которые вырастают вдруг. Почему-то они считают, что если построить небоскреб во дворе, то мы же ничего не трогаем, не нарушаем фасад. Прекрасный старый дом стоит, а во дворе – небоскреб. И нарушил весь ансамбль. И такое в Киеве сплошь и рядом. Ты знаешь эти примеры.

АР. Самое обидное, что у Киева есть левый берег – делайте, ребята, там все, что хотите!

АВ. Есть Оболонь. Там перед рекой был пустырь. Теперь там огромный новый район выстроен, чудесный, с новой набережной, где можно гулять, где я люблю гулять. А приезжие говорят: у вас курортный город. Киев – курортный город. Кто сказал, что Киев – город-герой? Киев – курортный город и герой одновременно, потому что в нем такие героические события всю жизнь проходят.

АР. Ты говорил, что хочешь собрать книгу юмора для стариков...

АВ. У меня есть такая замечательная Майя Михайловна... Когда не стало мамы, папа женился второй раз. Я был счастлив. Папа был уже в возрасте, и эта женщина – уже немолодая. Они прожили 12 лет, папа ушел, и осталась эта Майя Михайловна мне. Ей 87, она находится в абсолютно ясном уме, у нее прекрасное чувство юмора. Вообще она – классик. Как сказал мне врач, у нее классический склероз. Она не помнит, что было пять минут назад. Я ей приношу продукты, лекарства – она может открыть холодильник и сказать: о, колбаса – откуда она у меня? - Майя Михайловна, я же вам только что ее принес. Это она забыла. Но она может вдруг сказать... Это поразительно. Я захожу – она говорит: Саша, какое сегодня число? Я говорю: первое декабря, Майя Михайловна. – День памяти Кирова. - Какого Кирова? Что? Чего? - 1 декабря убили Кирова... Я проверяю в Гугле: точно, 1 декабря 1934 года убили Кирова... Или вот такая грустная история. Вдруг она мне говорит: Саша, у меня была такая подруга, ее звали Мила. И называет фамилию. Да, я говорю, вы с ней расстались? - Да, мы с ней давно расстались. – Когда вы с ней расстались? – Когда мне было десять лет... Майя Михайловна - 1927 года, они расстались в 37-м. Ее папу репрессировали, и они расстались. Лучшей подруги, она говорит, у меня в жизни больше не было. И у меня мороз... Сейчас я тебе рассказываю – то же самое. Это поразительно. Она вдруг вспомнила эту историю, и за этой историей – история всей нашей страны... Или у Майи Михайловны было два мужа, был брат – летчик-испытатель, отец – участник войны. Умер в 90 с лишним лет. Но вспоминает она оригинально, вдруг: Есафов Вениамин Ионович! Я говорю: что? чего вдруг? – Ну как, это был такой хороший человек. – Почему хороший, Майя Михайловна? – Он принимал меня на работу. В 51-м году на Камском целлюлозно-бумажном комбинате. – И все? – Нет. Он еще меня принимал в партию... Я думаю, кто обо мне будет вспоминать? А вот она вспоминает... Она включает новости. Сама плохо слышит, но чтобы не тревожить соседей, надевает наушники. Потом встает с глазами полными ужаса и говорит гениальную фразу: Саша, я не понимаю, у нас что – с Россией какие-то трения?.. Такого определения я еще не встречал... Я говорю: Майя Михайловна, ну, в общем-то какие-то трения... Так к чему я веду – помнишь, Корней Чуковский, юмор с трех до пяти? А я хочу собрать – от 83 до 105... Кстати, вот тебе история. Есть такой замечательный израильский художник – Александр Окунь. Его теще исполнилось 100 лет. И вот, они выходят с женой, а она стоит у зеркала. Жена говорит: мама, что ты делаешь у зеркала? – Ты знаешь, я впервые в жизни вижу столетнюю женщину... Вот тебе юмор.

АР. Это у моей мамы любимый анекдот, когда сидят две старушки, и одна другой говорит: я что-то запамятовала, то ли я тебя родила, то ли ты - меня...

АВ. Майя Михайловна для меня такой персонаж. Я написал уже целый цикл рассказов о ней. Они просто из жизни. Уже заинтересовалась Клара Новикова – я давно не писал ей ничего. Напиши мне, пускай это будет мой персонаж! Я говорю: это мой персонаж, я не хочу его отдавать. Она - яркая, вообще старики – яркие. И конечно, им нужно внимание. Им тяжело сейчас. Вот, Майе Михайловне я помогаю. Каждый день надо прийти, принести лекарства. Сейчас мы закончим с тобой, и я пойду. Но, к счастью, она живет напротив моего дома.

АР. Я недавно пробежался по твоим рассказам. Поразительная доброта, которая немножко не из той жизни, в которой мы существуем.

АВ. У меня скоро выйдет книга. Предисловие к ней написал Витька Шендерович. Он там одну фразу написал, что мы начинали с Сашей вместе... В Риге когда-то был конкурс Райкина – Витя занял второе место, а я – третье. Человек, который занял первое место, исчез. А мы с ним конкурировали, тогда и познакомились. И он написал, что начинали мы вместе, писали для эстрады, писали рассказы. А потом он то ли заматерел, то ли разозлился и стал сатириком, а Саша сохранил доброе отношение к жизни и остался юмористом.

АР. Это точно.

АВ. Если ты думаешь, что я очень завидую Виктору... Я преклоняюсь пред его талантом. Он, действительно, замечательный публицист, и перо у него злое. Но это тяжело. Я так не могу... Видишь, я все время хочу встать на позицию этого человека, я испытываю жалость.

АР. Из всех текстов твоих тепло льется.

АВ. Из всех россиян мне меньше всего жалко Путина. К нему я испытываю жалости, пожалуй, поменьше, чем к остальным. Но он меня простит.

АР. А ты задумывался насчет этой фигуры, типажа? Давай закончим наш разговор Путиным.

АВ. Я раскрою маленькую тайну. Опять мы вернулись с Кларой Новиковой к деловым разговорам, и она попросила меня написать монолог Снегурочки. Я не знаю, выйдет он в эфир или не выйдет. Но я придумал такой кусочек... Это уже пожилая Снегурочка – много лет работает Снегурочкой. Она говорит, что Петр Первый ввел Новый год в Санкт-Петербурге, и я много бывала там, но последний раз я запомнила – самый яркий момент – я была там где-то в 60-м году, и мы такого мальчика поздравляли – его уже тогда звали Владимир Владимирович. Мы с Дедом Морозом подарили ему дзюдоистскую курточку. А он сказал: давайте поиграем в прятки. Я сказала: хорошо. И начала считать: раз, два, три... А на четыре он нас нашел, не сходя с места. А потом сказал: давайте я спрячусь. И больше я его не видела с тех пор – только по телевизору... Вот тебе, для меня образ Владимира Владимировича. Он нашел их сразу. Вот так я этого человека вижу.

АР. Страшненько.

АВ. У меня есть замечательные воспоминания. Соседка у меня была с квартирой, меньше моей. Она испытывала какие-то неловкие чувства из-за этого. Короче, она стала писать доносы на меня, разные. Я этого не знал, пока не получил повестку – лежала у меня в ящике. Явиться к следователю по особо важным делам, на Владимирскую. Повестка пришла в пятницу – на понедельник вызывали. Всю субботу и воскресенье я вспоминал, что я сделал, за что меня вызывают, какое преступление я совершил. Встретили меня не очень любезно, но потом улыбнулись, сказали: прочитайте. Дали мне прочитать ее письмо. Копия – Щербицкому. В общем там, что я – агент, страшное дело. Ребята, спрашиваю, что же мне делать? – Понимаете, это такие люди, что если отрезать правую руку, они будут писать левой. Вы ее побейте! – Как? Я? Пожилую женщину? Вы с ума сошли! – Тогда, не знаем. Но только учтите – без синяков, потому что тогда вас посадят... Достаточно милая встреча была...

А еще одна встреча была, когда у нас был студенческий театр миниатюр. Это было под Москвой, в филиале МВТУ им. Баумана в Коломне. Достать билеты к нам – как на Таганку было, популярность такая. Мы выступили на празднике в большом городском зале, где был секретарь обкома партии. И тут же на следующий день собрали совещание – КГБ, обком партии. Стали выяснять, кто написал нам текст. Мы сказали, что все. Короче, ректор сказал: вы че, артистами заделались тут? В общем, грозил вылет из института. А я был такой весь за правду, рвался все поехать в Москву. Мне говорили: идиот, сиди тихо! Потому что ты нас всех посадишь. И меня уговорили, я сел тихо. Кончилось все выговором по комсомольской линии, но в принципе должны были выгнать. И к театру приставили человека. На всех наших репетициях и особенно на сдачах спектаклей сидел человек. И мы говорили: вот мы играем из книжки. Он говорил: да, хорошо из книжки. А там была сцена у врача: все было из книжки, только врачу мы давали три рубля. И он говорил: где здесь три рубля? - Ну, это же прием сценический. – Не-не-не... А там сидит женщина, завклуба: как? я вчера маму положила в больницу, дала врачу 25 рублей. – Фамилия врача? Какая больница?.. Вот Путин из таких, поэтому: фамилия врача, какая больница... Тяжело, тяжело с такими ребятами. Вот России и тяжело. Но и ему с Россией тяжело. Страна досталась непростая.

АР. Но ему еще весь мир достался.

АВ. Но Россия, смотри, это и Чечня, и Татарстан, и Башкортостан – огромная страна. Я не знаю... Я скажу тебе одну штуку, как сказал Вите Шендеровичу еще до этих событий. Витя ненавидел Путина давно, еще когда тот задавил НТВ... Витя, я понимаю твое отношение к Путину, но смотри: давай завтра – нет Путина. А ты не боишься, что Россия развалится с таким треском, что мало нам всем не покажется? Этот человек сделал так, что на нем завязано все.

АР. Он и оправдывает себя этим.

АВ. Мы знаем, что такое треск. Мы видим, что такое Донбасс. И что там делается, и как гибнут люди. И это страшно.

АР. Тут немножко другой треск.

АВ. Понятно. Но любой треск, когда гибнут люди, - это трагедия. А это близко.

АР. Получается, что Россия без тирана не может?

АВ. Не знаю. Я очень надеюсь, что может. Ты задаешь мне очень сложные вопросы. Откуда я знаю, как Россия может? Смотри, с демократией же проблемы. Демократом же можно назвать Горбачева? Попытка демократии же была?

АР. Серьезная попытка.

АВ. Но чем закончилось? Выстрелами по Белому дому, да? И погибшие люди под танками – пускай их трое погибло. Такие же молодые ребята, как сегодня гибнут.

АР. Но не тысячи...

АВ. Не тысячи, конечно. Но даже одна жизнь – трагедия.

АР. Согласен... Спасибо, Саша.

АВ. А про юмор не поговорили. Сделал из меня какого-то политического обозревателя.

АР. Значит, мы встретимся еще раз. Это повод для того, чтобы снова прийти к нам в гости.

АВ. Я даже не думал, что такой серьезный буду.