Сергей Лойко: если все будет продолжаться так, как сейчас, через год все ваши лучшие мужчины погибнут

То, что Украина уже полгода ведет военные действия, мир окончательно понял после публикации фоторепортажа в авторитетном американском издании "Лос-Анджелес Таймс". Ранее в украинских СМИ вышли сотни статей, сюжетов и даже признаний воюющих с той стороны. Но в мире этого долго не замечали. Снимки же, сделанные журналистом Сергеем Лойко, русским по национальности, человеком мира по принадлежности, в донецком аэропорту, его восхищение украинскими бойцами и яркое описание увиденного произвели эффект разорвавшейся бомбы.

Читайте: Журналист рассказал о геройстве "киборгов" ради памяти об убитом товарище

Когда в Украине начались события на Майдане, Сергей находился в Киеве. Сквозь объектив своей камеры он видел избиение студентов, Революцию достоинства, расстрел митингующих на Институтской. С камерой отправился и на восток Украины, когда началась война. И теперь американский журналист говорит, восхищаясь украинскими солдатами: "Это и моя война!"

В интервью "ФАКТАМ" Сергей Лойко откровенно рассказал том, как на этой войне потерял свою любимую супругу.

"В аэропорту собраны лучшие представители вашего общества"

То, что Сергей увидел в Донецком аэропорту, он называет маленьким украинским Сталинградом.

— Я не мог там есть, все четыре дня питался своим адреналином, — рассказывает американский журналист. — Ваши ребята защищают то, что защитить практически невозможно. И с точки зрения здравого смысла защищать, наверное, даже не нужно. Этот аэропорт уже стал символом. В Песках стоят украинские части, где сотни солдат ждут не дождутся, когда они сменят своих товарищей в аэропорту. Каждый настоящий украинский солдат сейчас мечтает о том, чтобы пройти через этот аэропорт. Здесь больше чем война. Я ненавижу романтизировать войну. Но я делал портреты этих ребят. И когда на компьютере просматривал снимки, заглядывая в их глаза, меня прошибло: они полны света.

— Как вы стали военным журналистом?

— Первая командировка была в 1993 году в Карабах, потом — Чечня, Афганистан. В Ирак поехал потому, что туда не аккредитовали ни одного журналиста из "Лос-Анджелес Таймс". И я отправился в зону конфликта от российской "Новой газеты".

— Когда впервые ехали на войну, сомневались, боялись?

— В свое время я 25 месяцев прослужил в армии на советско-китайской границе. Поэтому был достаточно подготовлен… В общей сложности у меня 24 командировки на войну. Командировка в Украину стала 25-й.

— Как вы думаете, почему люди, служившие в миротворческих миссиях, говорят: происходящее сейчас в Украине гораздо страшнее того, что им приходилось видеть прежде?

— Я был свидетелем более ужасных картин, например в Грозном. Но то, что происходит в Донецком аэропорту, конечно, все превосходит. По антуражу, тому удивительному ощущению абсолютно нереального пространства, в котором совершенно отчаянные люди продолжают бороться. Я не понимаю, почему-то, что удерживают украинские военные — старый и новый терминалы, контрольная башня, — до сих пор не рухнуло. Ведь все сейчас уже состоит из дыр. Старый терминал был сделан из кирпича, но и он весь разворочен. А новый терминал — из гипсокартона, стекловаты… Здание, в котором находятся украинцы, тоже состоит из сплошных дыр, скрепленных между собой искореженными металлическими конструкциями. В нем нет ни одного места, где можно было бы укрыться.

— Там действительно находятся киборги? Бойцов правильно назвали?

— Абсолютно! В аэропорту невозможно есть, пить, согреться. Знаете, я был в страшных передрягах в разных концах мира, но вот эти четыре дня там… Я ни секунды не спал.

— От страха?

— Какого? У меня нет страха! Я уже очень давно не знаю, что это такое… Там просто невозможно было уснуть, потому что все время слышна стрельба. Бой продолжается 24 часа в сутки.

— Вы сознательно хотели попасть в аэропорт?

— Конечно, я туда стремился. Ребята из батальона "Правый сектор" и руководство 79-й бригады посадили меня на бронетраспортер, который вез туда воду, боеприпасы. Так я оказался в аэропорту.

— О чем вы говорили с ребятами в эти четыре дня?

— Обо всем. Там же собраны лучшие представители вашего общества, ребята с несколькими высшими образованиями. Когда я приехал, была страшная битва, и я сразу начал снимать. Рюкзак, в котором находился весь мой скарб (каремат, спальный мешок, лекарства), не отвязали от БТРа, и он уехал назад. Разговор о том, что у меня ничего с собой нет, слышали человек двенадцать, которые в тот момент находились в штабе. Потом ко мне подошел каждый из них — каждый! — и предложил свой коврик, спальник. А Игорь Андрухов, красавец под два метра ростом, хотя и слышал, что я говорю по-русски, знал и то, что я американский корреспондент. Он подошел и сказал: "Excuse me, sir. I’m going in to battle right now, but in the meantime you can have my sleeping bag and my mat". Что значит: я пойду сегодня немного постреляю, а в это время вы можете воспользоваться моим спальным мешком. У меня слезы появились на глазах. Какое счастье, что Игоря не убили!

У меня была такая история… В Песках, где тоже активно воюют, я снимал пулеметчика Ивана Курята. В день, когда выходила моя статья с его снимком на первой полосе, Ваню убили. И знакомые мне говорили: "Ты, Сережа, сфотографировал парня, а его убили". Потом я им всем доказал, что связи нет. В аэропорту я снял пятьдесят человек, и все они остались живы. Их вскоре сменили, но сейчас, я знаю, двое опять вернулись в аэропорт. Со многими я поддерживаю связь. У нас теплые отношения.

— Видя, что наша армия плохо снабжается, что бойцы нуждаются в самых простых вещах, пытаетесь как-то помочь знакомым ребятам?

— Я волонтер, что ли? Я им симпатизирую. Опубликовав фотографии, я и так много для них сделал. Каждый должен выполнять свою работу. Если я начну им помогать, организовывать что-то, перестану быть журналистом. Я ремесленник. Могу хорошо снять, красиво рассказать. Это перевешивает все остальное. Вас миллионы. Решайте свои проблемы сами. Я их только осветил.

"Для этой войны не было никаких причин"

— Я вообще не понимаю, что это за херня: чтобы украинское общество узнало о происходящем, нужно было, чтобы приехал москаль, американский журналист?— возмущается Лойко. — У меня каждый день берут интервью украинские журналисты. Я этого не понимаю. Шесть месяцев идет война, в том числе в донецком аэропорту. Почему мои фотографии стали таким откровением?

— Вы-то сами в руки оружие брали?

— С какой стати? Я журналист.

— Ну, чтобы защитить себя.

— Был момент в аэропорту, когда мне сказали: "Сергей, возьмите оружие. На нас выехали два танка, сейчас пехота пойдет. А они пленных не берут". На что ответил: "Я журналист. Это ваша война. Я о ней буду рассказывать до конца. Ну, убьют меня с оружием в руках или без оружия. Какая разница? Я не имею права держать его в руках".

— Вы теперь понимаете, почему мы вышли год назад на Майдан, начали носить желто-голубые ленты и петь гимн, почему мужчины пошли на восток страны? Почему вдруг россияне стали нам врагами?

— Я не согласен, что россияне стали вам врагами. В аэропорту, в этом горниле, на этом пике войны за независимость я не услышал ни одного плохого слова о россиянах. Не услышал ни одного оскорбления русских. Более того, оперативным языком был русский. Все на нем говорят. Я не услышал ни разу слова "кацап", "москаль". Ребята ведут войну за независимость против России, но не против россиян. Никакого этнического конфликта у вас нет. Эта война отличается тем, что для нее не было никаких причин. Все причины выдуманы. Они построены на лжи, распространяемой российским телевидением. Украинец вынужден был взяться за оружие, защищать свою Родину от ползучей иностранной агрессии. Это не гражданская война. Это война Украины за свою независимость. И самое страшное, наиболее идиотское в этой истории то, что другой стороне тоже "не потрібен" этот конфликт. К сожалению, ситуация у вас не меняется. Если все будет продолжаться так же, как сейчас, через год все ваши лучшие мужчины погибнут. Поэтому нужно либо наступать и чистить территории, либо отдать все вот этим Гиви, Моторолле, этим козлам…

— Все наши бойцы уверены в том, что мы победим. Вы видите, как можно прекратить эту войну?

— Ее может окончить только самый главный человек. Украина не способна выиграть у России. Это возможно, если вашей стране будет помогать весь мир, а он не собирается этого делать. Либо если Россия перестанет поддерживать этих так называемых ополченцев. Кстати, благодаря тому, что все эти шарикоподобные элементы оказываются в Украине и гибнут, Россия очищается от своего дерьма. Это для России большая ценность. Но при этом с украинской стороны гибнут лучшие люди страны.

— Вы работали по обе стороны фронта. Находились в оккупированном Славянске…

— Те боевики (ополченцы в кавычках), с которыми я общался в Донецке, в Славянске, это неандертальцы какие-то по сравнению с ребятами из аэропорта.

— Сейчас вы прилетели в Украину из Москвы. Там не очень лестно говорят о хохлах, укропах?

— Да. В Москве я это слышал. Почти сто лет в России проводилась селекция. Лучшие люди уничтожались, а не самые лучшие оставались. Они готовы верить любому говну, которое видят по телевизору. Люди одурачены. Чтобы они начали думать, нужно, чтобы цена на нефть упала ниже 70 долларов, а доллар поднялся выше 70 рублей. Тогда люди начнут чесать репу: почему это происходит? Сейчас каждый день я получаю множество звонков с угрозами и оскорблениями. Причем угрожают смертью. В окно моего загородного дома под Москвой бросили кирпич… Знаете, эта война отняла у меня самого дорогого человека в моей жизни. Если бы Настя (супруга Сергея. — Авт.) была жива, я бы никогда не поехал в аэропорт.

— Ваша жена болела…

— Понимаете, я был на войне, а она не обращала внимания на свои симптомы. Она думала обо мне — чтобы меня не убило, чтобы я вернулся. А я думал о себе: какой я классный. Герой!..

— Как все выяснилось?

— Шестого мая я был в Славянске. Настя позвонила и сказала: "Сережа, оказалось, у меня не гастрит, а… рак четвертой степени".

— Она находилась в Америке?

— Нет, в Москве. У нас есть дом в Техасе. В Штатах живут сын с семьей, наши внуки. Но работаю я в Москве корреспондентом "Лос-Анджелес Таймс". Настя — наследница старинного рода. Ее прапрапрадедушка был губернатором Санкт-Петербурга и воспитателем Павла Первого. И она очень не хотела покидать Россию. Поэтому мы так толком и не уехали, хотя я работаю в "Лос-Анджелес Таймс" уже двадцать три года. Мы прожили вместе тридцать семь лет, любили друг друга…

— Как же она отпускала вас в горячие точки?

— Никогда даже не пыталась отговаривать. Она понимала, что это моя работа. А я всегда говорил: "Не волнуйся, я вернусь"… Я и вернулся. Отвез ее в Израиль. В самую лучшую клинику. Но уже нельзя было делать операцию. Ей провели химиотерапию. Она умерла у меня на руках.

— Вы же были рядом. Почему в ее смерти вините войну?

— Потому что я не обращал внимания на симптомы Настиной болезни. А она ведь худела! Говорила, что соблюдает пост. Но так она делала каждый год. Кроме того, у Насти появились и другие неприятные симптомы, однако она не прислушивалась к этому. Потому что мы с ней были заняты моей войной. Она согревала меня своей любовью, — Сергей едва сдерживает слезы. Ему понадобилась пауза, чтобы успокоиться. — Когда после Израиля мы приехали в московскую больницу, мой друг, врач, честно сказал: "Сереж, Настя вот-вот уйдет". Я зашел к ней и спросил: "Настюшенька, милая моя, что ты хочешь?" — "Сереженька, спой". Я съездил домой, привез гитару и два дня пел. "Сережа, ты по второму кругу пошел уже", — внезапно произнесла жена и… умерла. Может быть, если бы я знал больше песен, она была бы жива…

Знаете, почему я поехал в донецкий аэропорт? Потому что не хотел жить! Почему у меня получились такие снимки? Потому что я все снял со смертельных ракурсов. Шел бой, стреляли. А я стоял на взлетном поле и снимал, — после этих слов Сергей встал и достал из сумки минометный осколок. — Я никому не показывал его, потому что не хотел. Зачем эта лишняя героизация? Этот осколок застрял в моем бронежилете напротив левой ключицы в тот момент, когда я работал.

— Вы вернетесь на восток?

— Наверное, да.

Автор: Виолетта Киртока