"Всегда будут ненавидеть и любить": российский поэт о бессмертии Евтушенко

Первого апреля стало известно о смерти российского поэта Евгения Евтушенко. Он умер на 85-м году жизни в США. Сообщение о его кончине вызвало немалый ажиотаж в соцсетях. Интернет-пользователи цитировали стихотворения поэта, отмечая, что со смертью Евтушенко ушла целая эпоха.   

Видео дня

На сайте "Собеседника" его креативный редактор, известный российский поэт и журналист Дмитрий Быков также высказался об уходе из жизни Евтушенко.

Он сообщил о последнем разговоре с умирающим поэтом. 

"Ночью 31 марта позвонил Дмитрий Муратов, главред "Новой газеты", и сказал, что только что говорил с женой Евтушенко: ему остаются часы. Дал ее телефон. Маша сказала, что пускают к нему уже свободно, но приезжать бессмысленно: чудом будет, если он доживет до утра. До утра он дожил. "Он не говорит, потому что лежит в кислородной маске, но все слышит и понимает. Если вы хотите что-то сказать ему, я поставлю телефон на громкую связь". И я стал думать, что можно сказать человеку, который долго был моим любимым поэтом и уж точно самым известным поэтом, пишущим по-русски", — признался Быков. 

Читайте: Смерть Евтушенко: Горбачев рассказал, что особенного было в поэте

Он поделился своими рассуждениями о жизни поэта, о его величии и бессмертии в литературе.

Далее приводим полный текст статьи:

"Мы всегда выбираем врага по себе, и Бродский назначил Евтушенко главным врагом по принципу симметрии, по сходству масштаба, по близости темпераментов и противоположности стратегий. Вознесенский ему в конкуренты не годился, потому что был поэтом другой темы – и слава его была все-таки не всенародной; Окуджава и Высоцкий проходили по другому ведомству. А Евтушенко был именно тем, кем Бродский одновременно мучительно хотел и не хотел быть: он был советским поэтом – что выглядело для Бродского явным компромиссом, – и всемирным любимцем, знаменитостью, которой многое можно за границей и на родине. Он был номером первым, чего и Бродский для себя желал – но не такой ценой. Впрочем, оба делали карьеру – и оба могли бы о себе сказать словами Евтушенко: "Я делаю себе карьеру тем, что не делаю ее!" В обоих случаях это было, скажем так, не совсем честно. Мне сразу возразят, что качество стиха, сама его фактура у Бродского другие, что он несравнимо глубже и, если говорить о ремесле, мастеровитее; это верно только отчасти.

Евтушенко был бы куда более бесспорен, если бы написал (точней, напечатал) меньше. Большая часть его стихов испорчены длиннотами, разжевываниями, иногда банальностями – но ведь и у Бродского при сегодняшнем чтении многие длинноты поражают и раздражают, а монотонность удручает. Евтушенко кокетничал и позировал – но и подставлялся, давая читателю радость отождествления; Бродский принимал иные позы – более напоминающие римскую статую или даже египетскую мумию, – но это тоже позы. Евтушенко был хорошим человеком – об этом говорили все, кто глубоко его знал, и упорней всех Окуджава: он добрый, повторял он, и это искупает все.

Я никогда не забуду, говорил он, как Евтушенко приходил ко мне в кабинет в "Литгазете", где я заведовал некоторое время поэзией. В кабинете был телефон. Он усаживался на стол и начинал названивать, устраивая множество дел своих дальних и близких приятелей, а иногда и вовсе незнакомых людей. (И в сознании всех этих людей он занимал важное место: разбирая в архиве Новеллы Матвеевой ее предсмертные дневники, я нашел запись: "Сегодня во сне долго спорила с Евтушенко, говорила ему, что он не видит, как унижают Россию, но он все время отвлекался на приятелей".) Да, Евтушенко был хорошим человеком – со множеством раздражающих, отталкивающих и даже противных качеств; а Бродский, насколько можно судить по многим мемуарам, в том числе недавно опубликованным, и по переписке с Аксеновым, – был человеком плохим, но при этом необычайно привлекательным.

Процент качественных текстов у Евтушенко значительно ниже, и потому он так и не дождался своего Нобеля – хотя могли бы дать, не переломились бы, как-нибудь не меньше Дилана поэт, про других молчу. Ключевые, главные тексты русской лирики рубежа шестидесятых–семидесятых – это "Осенни­й крик ястреба" Бродского, "Охота на волков" Высоцкого и "Монолог голубого песца" Евтушенко. Прочтите этот текст – может быть, лучший, исповедальнейший у него. Ныне слово "песец" имеет вполне устойчивую сетевую коннотацию – маленький пушной зверек движется к нам стремительно; про "голубой" и говорить нечего, но это не помешает вам оценить стихотворение, после которого Катаев сказал автору: "Женя, перестаньте писать стихи, радующие нашу интеллигенцию. На этом пути вы не достигнете счастья". Но он достиг, хоть и шишек на него упало предостаточно; а кого тут еще радовать, кроме интеллигенции? Народ, может быть? К чести Евгения Александровича, таких пошлостей, как стихо­творение "Народ" Иосифа Александровича, он не писал даже в ранние годы. "Рот, говорящий неправду, ладонью закроет народ" – каково!

Да, Высоцкий видел себя загнанным волком, Бродский – одиноким ястребом, а Евтушенко – голубым песцом, прирученным, а точней, пойманным зверем, которого держат в клетке и кормят, но исключительно ради ценного меха: "Кто меня кормит – тем я буду предан. Кто меня гладит – тот меня убьет". И когда этого песца случайно забыли запереть, он вырвался из клетки – и вернулся в нее. Оказалось, что это не только про Евтушенко. И все его ячество – за которое его вечно пинали, хотя оно было всего лишь попыткой возразить на вечное "мычество" – потому и сделало его большим поэтом, что его "я" каждый мог примерить на себя. Это было про него, а оказалось про всех, потому что он говорил обычно о самом мучительном и стыдном.

Читайте: Вдова поэта Евтушенко назвала причину его смерти

Всю жизнь он был собственной главной темой, и поэтому у него так мало о Боге – потому что Бог в сознании этого поколения занимал сравнительно мало места; но ведь и у Бродского главная тема – он сам, а с Богом он общается скорее номинально, помещая в эту точку то ли идеального читателя, то ли себя самого. И хотя любить Бродского все еще престижней, а хвалить Евтушенко почти неприлично – можно заметить, что в большинстве некрологов звучит запоздалая вина; а те, кто написал о Евтушенко посмертные гадости, могут принадлежать хоть к либеральному, хоть к православному, хоть к провластному клану, не будем называть имен, много чести. Евтушенко и тут оказался абсолютным лакмусом, и всех видно.

Это он сказал, что "если сотня, воя оголтело, кого-то бьет, – пусть даже и за дело! – сто первым я не буду никогда!" На самом деле, конечно, вопрос не в том, чтобы не становиться сто первым, а в том, чтобы стать вторым, рядом с тем, которого бьют; такова, скажем, цветаевская позиция. Но для той среды и эпохи, когда Евтушенко рос и начинал писать, уже и это – очень много. Он думал и говорил то, что многие не решались подумать и сказать, – и выразил себя с наибольшей полнотой, а в литературе ведь не так важна вкусовая безупречность.

В литературе важна точность, и произнося "Евтушенко" – мы видим Евтушенко. Это и есть бессмертие.

Все это я и попытался ему сказать в пяти предложениях. Если только вы не выкарабкаетесь, сказал я, хотя есть у меня предчувствие, что выкарабкаетесь... Но если вдруг нет, я вам хочу сказать, что вы выиграли, что вы выбрали самую невыигрышную позицию – и все-таки выиграли, потому что вы писали живые стихи, а не мертвые. Смерть – присоединение к большинству, а к большинству присоединяться неприлично. Вы всю жизнь говорите о себе худшее – и потому вас всегда будут ненавидеть и любить, и это сделает вас абсолютно живым. И говорить вашими цитатами тоже будут всегда, потому что вы отважились высказать самое мучительное и стыдное, и даже те, кто будет вас по-прежнему шпынять, будут способствовать вашей вечной жизни. И сколько бы всякого я про вас ни говорил, в том числе вам лично, я всегда понимал и буду понимать, что вы – явление великое, прилично такое говорить в глаза или нет.

И он улыбнулся. Маша мне об этом сказала".

Как сообщал "Обозреватель", в США умер известный российский поэт Евтушенко.