Телеведущий «5 канала» Роман Скрыпин: «Если бы Янукович стал президентом, я бы уехал в США…»

Роман Скрыпин напоминает мне Алена Делона из фильма «Не будите спящего полицей­ского», в котором симпатичный француз сыграл отважного комиссара, вынужденного бо­роться со злом и ужасно уставшего от жизни.

Когда смотришь на Скрыпина в телевизоре, тоже кажется, будто он смертельно устал, хронически недосыпает, недоедает и работа забирает его всего без остатка. Что-то в этом есть. Роман действительно погружен в профессию с головой, потому что в отличие от многих своих коллег знает, как поймать от нее настоящий кайф.

Сейчас Скрыпин — креативный директор и телеведущий «5 канала», популярный, пер­спективный, состоявшийся. Революционер, борец за правду, презирающий компромиссы. Один из тех, кто убедительно доказал: журналистика — это не сервисная служба, не «чего изволите?», не «вечером деньги — утром стулья».

Сегодня, когда общество медленно, но уверенно выползает из летаргического сна, этот резкий, принципиальный, безапелляционный молодой человек как нельзя кстати. Его политические эфиры можно пускать под рубрикой: «Кто кого?». Причем, кто кого, становится ясно уже минут через пять.

«Доренко, может, на 200 долларов семечек покупает, а я нет. Мне каждая

копейка дается с трудом»

— Роман, во время ваших эфиров создается впечатление, что вы всех хо­тите вывести на чистую воду. Вокруг вас люди с темным прошлым, а вы та­кое мерило добра и справедливости...

— Я не мерило, Боже упаси. Это специ­фика профессии. Публика хочет не то что­бы крови... Но ее необходимо зацепить. Политики ведь всегда были закрыты для общества. Поэтому чем больше ты разде­ваешь политика, чем чаще он попадает в неудобные ситуации,тем интереснее. Жвачка в эфире никому не нужна. К тому же это еще и моральная компенсация для зрителя, который сам такого сделать не может.

— Однажды кто-то крайне симпатич­ный, вроде Михаила Бродского, начал вам инкриминировать всякие обидные вещи, на что вы ему гордо заявили, что «никогда не шли на компромисс с со­вестью». Вы, украинский журналист, действительно никогда не шли на ком­промисс с совестью? Не работали по темникам, не выполняли заказов, не освещали события под нужным углом, с нужным градусом?..

— Не было такого, чтобы я выходил в эфир и прятал глаза...

— Можно выходить в эфир, врать и не прятать глаза. Это, если хотите, профессионализм.

— Не врал — это раз. Того, что противоречит моим внутренним убеждениям, тоже никогда не делал. Иногда, правда, прихо­дилось рвать эфирную папку и переписы­вать ее в нейтральном русле. Но это уже был критический момент отхода.

Когда я работал на СТБ, мне могли за 40 минут до эфира сообщить: «Этого нель­зя рассказывать!». Я рвал эфирную папку, переписывал ее более спокойно, но при этом понимал, что переступил какую-то важную грань в своей профессии и нужно уходить. А серьезного компромисса, что­бы я за деньги продался... Не было тако­го...

— Кстати, о деньгах. Честность жур­налиста легко проверяется большими красивыми деньгами. Вам предлага­ли?

— Что значит большие?

— Ну не 10 тысяч долларов...

— А что, 10 тысяч долларов — это не большие деньги?

— Для хорошего продажного журна­листа, безусловно, нет.

— Ну да, Доренко, может, на 200 дол­ларов семечек покупает, а я нет. Мне каждая копейка дается с тру­дом.

Предлагали... Не так, как в кино. Садимся, и мне секретно говорят: «Мы те­бе даем 100 тысяч долла­ров, а ты нам за это то-то и то-то...». Об этом намека­ли в обтекаемой форме, дескать, есть вот такая сумма, давайте встретим­ся в кафе и все обсудим. На что всегда по­лучали категорический отказ.

Деньги не являются, как вы говорите, мерилом. Они никогда не были для меня стимулом в профессии. Лучше жить на 200 долларов и даже на 150...

— ...и никогда не идти на компро­мисс со своей совестью?

— Ну это ж несчастье! Получишь ты раз в жизни 100, 200 тысяч, миллион, а потом совесть твоя тебя же и замучает.

— Совесть — это философская кате­гория. К примеру, те же Пиховшек и Киселев как-то не очень похожи на узни­ков совести...

— Я не знаю о них ничего.

— Тогда сообщаю, что это ваши кол­леги, Роман.

— Сомневаюсь... Когда меня пригласи­ли к Пиховшеку в программу «Иду на вы», которую в народе уже окрестили «Идите на...», я сразу же отказался. Сказал, что морально не готов участвовать в програм­ме, которую ведет этот человек.

Мне трудно называть таких людей кол­легами. Я с ними не общаюсь и общаться не собираюсь. Мои коллеги — это Анд­рей Шевченко, Мыкола Вересень, Евге­ний Глебовицкий, Дэн Яневский, Марич­ка Падалко с «1+1», Наталка Якимович с СТБ.

Коллега — это обязательно единомыш­ленник, а журналистский цех — понятие, для меня не существующее. Когда я слышу «цех», передо мной сразу станки, станки, станки в огромном помещении... Журна­листика — не цеховая профессия. Кроме того, когда журналист врет, он превраща­ется в проститутку.

— Врали, врут и будут врать...

— Простите, на Окружной женщины то­же стоят...

— Но в процентном отношении жен­щин на Окружной гораздо меньше, чем тех, которые там никогда не стояли и стоять не будут... В отличие от украин­ских журналистов, которые годами стоят на Окружной целыми каналами и изданиями.

— У нас есть социсследования, под­тверждающие, что продажных и врущих журналистов больше?

— Да бросьте, во время революции можно было только «5 канал» смотреть — и то, пока туда не повалили желаю­щие пропиариться.

— Мне тяжело говорить об остальных, я находился в середине, и сказывалась громадная усталость. Объективно анализиро­вать происходящее было очень трудно. Я не смотрел другие каналы, потому что они у меня вызывали идиосинкразию, газеты намеренно не читаю...

— Вы считаете для человека вашей профессии нормальным такой уход от действительности?

— Не читать газеты в нашей стране — это пока еще, к сожалению, нормально.

— Хотя бы приблизительно уровень отечественной журналистики можете оценить?

— Слабенький... Это и на «5 канале» чувствуется. Пока еще в этом отношении мы в состоянии развития. Причем эволю­ционного развития бешеными темпами. Ни одна страна с такой скоростью не раз­вивалась. Наконец-то зарождаются какие-то традиции, школа, стандарты...

— В общем, оптимистично смотрите в будущее...

— Ну если смотреть с пессимизмом, то можно завтра повеситься.

«Нужен ли суд над журналистами? Нужен! Митинги в трудовых коллективах, доски позора...»

—В той печальной ситуации, которая до недавнего времени сложилась в печатной и непечатной прессе, кто вино­ват? Можно ли вообще в чем-то обви­нять журналистов, они ведь люди под­невольные?

— Виноватых тяжело найти... Хотя жур­налисты во многом виноваты. Чтобы так дать себя изнасиловать власти — нужно быть мазохистом. Если бы у нас все работали в соответствии с нормами, приняты­ми во всем мире, то изменения наступили бы не через 14 лет, а гораздо раньше.

Общество тоже виновато. Оно все жда­ло, что кто-нибудь добрый придет и станет его защищать. Виновата власть — рыба гниет с головы. Конкретно виноват Прези­дент Кучма. Да все виноваты — карма у нас такая.

Что касается журналистов, то вина их огромна. Нужен ли суд над ними? Нужен! Общественный суд, митинги в трудовых коллективах, доски позора... (Смеется).

— В свое время вы ушли с канала СТБ из-за женщины...

—(Испуганно). Из-за какой женщины?!

— Из-за Натальи Витренко.

— А я думаю: «Из-за какой женщины?». Бам-бам-бам — начал вспоминать фами­лии, начальство все перебрал... Бред ка­кой-то... Не уходил я из-за нее.

— Ну был же страшный конфликт с Витренко, когда вы нехорошо, некра­сиво себя повели по отношению к ком­сомолке, спортсменке, красавице...

— Это мифы! Ситуация с Витренко ни­какого отношения к моему уходу не име­ла. Во время предвыборной кампании на канале СТБ гости в студию садились за деньги. Не ты отбирал, а тебе навязыва­ли. То есть эфиры проплачивались гостя­ми.

Витренко тоже платила (утверждать не могу, я при этом не присутствовал) и на канал приходила достаточно часто. В резуль­тате она мне просто надоела. С ней беседовать — это подливать масла в огонь. Она только и ждет, что сейчас начнется кровавый бой. И чем больше крови — тем лучше она себя чувствует. Поэтому, когда прихо­дила Витренко, я сидел и молчал. Задал вопрос, она ринулась в бой, никто ей не подыгрывает, и через три минуты она вы­дыхается.

— Невозможно же так сидеть в пря­мом эфире: она выдохшаяся, вы — молчаливый?

— Нет, я задавал ей вопросы, но при этом не дискутировал. Она сидела сколько хотела, но шоу не получалось. С моей сто­роны это был внутренний демарш. Грубо говоря, я не работал. Пришел, посидел вместе с ней и ушел.

— До СТБ работали где-нибудь?

— На УТ-1. Вел «Доброго ранку, Україно!». Вам биография моя интересна?

— Родились вы, по-моему, в Полта­ве?

— Да, родился в Полтаве. В 1973 году...

— С детства мечтали стать журна­листом?

— Не сразу. Вначале я хотел стать, как все нормальные дети, космонавтом, летчиком, моряком, врачом и учителем. Мама — историк, поэтому я хотел стать учителем истории.

— Почему же не стали?

— А меня завалили на подготовитель­ных курсах в Полтавском пединституте. Перестройка, расцвет национального са­мосознания... Ты все знаешь о националь­но-освободительном движении в Украине, и именно об этом с тобой беседуют доб­рые дяди и тети из приемной комиссии. Ты искренне отвечаешь на вопрос, кто такой Симон Петлюра, а они вдруг начинают те­бя валить вопросами из истории КПСС: кто такой Фридрих Энгельс, Карл Маркс и этот, как его...

— Ленин?

— Да, чуть ли не спросили, когда роди­лась Крупская.

— А вы этого не знали, собираясь стать учителем истории?

— Откуда?! Все это было в учебниках, а то, что в учебниках, меня совершенно не интересовало. Не моя тема. Интересно было подискутировать о том, что рассек­ретили, о чем только начинали тогда гово­рить. А школьную программу я знал плохо, там у меня хватало пробелов. Поэтому преподаватели поцокали языком, дескать, что-то ты, мальчик, совсем не туда пошел, и завалили.

— Потом вы статью в «Известия» на­писали, какой фиговый у нас учебник истории...

— Написал, в областной газете порабо­тал, и как-то все само пошло.

«Я не клею на холодильник фотографии Мадонны или Майкла Джексона»

— Сегодня есть какие-нибудь люди, извините, коллеги, которые могут слу­жить для вас ориентирами в профес­сии?

— Можно было бы красиво завернуть типа: Парфенов! Но у него свои белочки, тараканы... Или Познер! Так Познер тоже обкакался. Зачем на кого-то ориентиро­ваться? Лучше быть самодостаточным.

— Для внутреннего развития все-та­ки полезно с кем-нибудь конкуриро­вать...

— С кем?

— Вы считаете, вам не с кем?

— Ты сделал свою работу, получил кайф от того, что это качественно, краси­во, хорошо...

— А потом смотришь — кто-то сделал это же в 10 раз лучше.

— Ну кто, покажите мне, такую же рабо­ту делает лучше?!

— Меня удивляет, когда человек счи­тает себя уникальным явлением...

— Я не говорю, что я уникальный. Был бы, к примеру, в Украине еще один информационный канал, тогда можно было бы сравнивать. Но такого канала нет, никто не выходит каждый час и не насыщает информацией. Да и не нужен еще один такой же.

— Ну хорошо, оставим Украину. Есть же коллеги из дружественного или недружественного нам зарубежья, кото­рых при определенном раскладе вы могли бы считать конкурентами? В той же России, например?

— Я не смотрю российские каналы.

— Так... Ленина не помните, день рождения Крупской не знаете, газет принципиально не читаете, российские каналы не смотрите. И это один из луч­ших отечественных тележурналис­тов...

— Если говорить об ориентирах и стан­дартах, я могу называть каналы, а не персоналии. Мог бы сказать — Ларри Кинг. Но я не веду ток-шоу. Поэтому при чем здесь Ларри Кинг? Идеалов у меня нет. Я не клею на холодильник фотографии Мадон­ны или Майкла Джексона.

— Может, у вас и холодильника нет?

— Есть. Правда, он почти всегда пустой. Только бутылка водки в морозильнике.

«Сел возле окна и думаю: «Если будем взрываться, хоть посмотрю, как это происходит»

— Во время революции вы пережи­вали, как сложится ваша дальнейшая жизнь, если президентом станет не тот, кто надо?

— (Вздыхает). Вы не представляете, как я переживал! Было слишком много эмо­ций. Сейчас смотришь — некоторые вещи смешными кажутся, наивными. Некото­рые, правда, несмешными. Понимаете, я хотел остаться в этой стране...

— А если бы Янукович все-таки побе­дил?

— Я бы уехал.

— Куда, в Полтаву?

— А как же! Галя i Микола виграють романтичну подорож до Полтави! В Соединенные Штаты бы уехал — у меня виза есть. Или в Польшу, она ближе... В общем, на Запад. Уехал, если бы это произошло... И это почти произошло.

Когда Центризбирком объявил Януковича президентом, я находился в полном упадке. Пожалуй, это были самые негатив­ные эмоции в моей жизни.

— А когда вы на самолете чуть не разбились, не так страшно было?

— Так интересно же! (Смеется). Мы тог­да все спиртное выпили из министерского самолета! Пришла стюардесса с рюмочка­ми, принесла спирт, и сразу стало не страшно. Помню, последнее, что мы пили, была «Метакса», рядом уже стоял министр обороны Шмаров, и мы курили прямо в са­лоне. Весело...

— Сколько вы так веселились?

— Два часа. Мой оператор говорит: «Ребята, по-моему, у нас колесо отвали­лось». Все: «Ха-ха-ха, хи-хи-хи». А оно таки отвалилось. Я сел возле окна и думаю: «Если будем взрываться, хоть посмотрю, как это происходит».

— Вы философ, Роман...

— Ну поставьте себя на мое место. Нет выхода. Плюс стресс. Кроме того, мы же работали. Два часа оператор, несмотря на то что мы пили, снимал все внутри, потом после посадки выбежал и снимал уже сна­ружи, затем я начитал текст прямо на кас­сету, алкоголь куда-то ушел, мы сняли сю­жет на фоне самолета и кассету передали на канал. (Естественно, второе колесо не выросло — министерский самолет сажали каким-то хитрым способом. — Авт.)

На самом деле, страшнее, когда ты по­падаешь в турбулентность и самолет на протяжении нескольких часов непрерывно трясет. Как-то летел в Лондон, и трясло с такой силой, что падали стаканы и бутыл­ки. Я вцепился в кресло и с мольбой смот­рел на стюардессу Британских авиалиний — дескать, ну сделайте же что-нибудь. Она тоже на меня смотрела и ясно давала по­нять: «Извините, но ничего сделать не мо­гу!».

— Летать теперь не боитесь?

— Боюсь. Причем не из-за того случая, когда у нас колесо отвалилось, а именно изза турбулентности. Хотя в детстве са­молеты очень любил и хотел стать летчи­ком:

— Похоже, по жизни вы не экстремал?

— Боже упаси! Когда я этой зимой ез­дил в Буковель (горнолыжный курорт в Карпатах. — Авт.), то купил все необходи­мое, чтобы кататься на лыжах...

— Съехали с этой страшной горы?

— Не съехал и не собирался съезжать. Я надел лыжную одежду для тепла. Там у нас компания интересная подобралась, по горам лазили, а кататься даже и не думал.

— Что-нибудь, кроме работы, вас ин­тересует? Может, марки коллекционируете?

— Времени ни на что не хватает. Прихо­дишь домой в полвторого ночи. Нужно что-нибудь съесть — поздний завтрак. По­мыться, постирать, какую-нибудь инфор­мацию получить, телек на полчаса включа­ешь либо кино. Ложишься спать в четыре утра. Сколько человеку нужно для сна?

— Часов пять...

— Каких пять?!

— Ладно, шесть.

— Вообще-то, восемь. Просыпаешься, приводишь себя в порядок, едешь на ра­боту...

— Ну у вас же есть выходные?

— Фактически нет. У нас теперь новый график, когда ведущий работает семь дней в неделю. Потом неделю, правда, не работаешь, но у меня есть другая работа. Хотя в этот период, конечно, могу немного отдохнуть.

«Характер у меня отвратительный... Псих...»

— Не достает такой режим? Без вы­ходных и постоянно наедине со всеми.

— Достает. При этом отдыхать я тоже люблю среди людей. Дома никогда не за­крываюсь, всегда в окружении, с кем-то... Поэтому времени на что-то, кроме работы, не остается. К сожалению... Зато резуль­тат есть.

— Говорят, у вас тяжелый характер.

— Отвратительный... Псих...

— Хамите, грубите кому ни попадя?

— С легкостью. Причем сам могу этого не замечать. Просто есть адекватные лю­ди, а есть такие, которые без мата ничего не понимают. По-хорошему не помогает. А когда обложишь со всех сторон, вроде до­ходит.

— Ну окружающие — редкие своло­чи, это факт. А в себе вас что-нибудь не устраивает?

— Недостаток образования, как, соб­ственно, у всех. Хотелось бы повысить квалификацию. Выучить, к примеру, англий­ский. А то, как собака, понимаешь, а сказать ничего не можешь. Но опять-таки нет времени.

— Роман, вы сейчас такой ужасно по­пулярный, девушкам нравитесь...

— Ой, так надоело! У меня же есть лич­ная жизнь. Не хочется ходить и отчиты­ваться перед всеми, как я живу. И когда твои коллеги, люди, которые тебя пре­красно знают, распускают о тебе слухи, это ужасно раздражает. Не говоря о том, что пройти по улице или выйти в торговый центр становится проблемой.

Прихожу на рынок, надел очки для мас­кировки, спрашиваю: «Почем мясо?». Продавщица: «Боже мой!.. Кто к нам пришел!.. Давай ты моим зятем будешь!». Я ей говорю: «Вам выгодно, чтобы я к вам ходил и покупал у вас товар за деньги, а не был вашим зятем и получал все на шару».

Или иду, например, в «Глобусе», мимо проходит подросток и кричит мне: «Здорово!». Я поворачиваюсь: «А вы кто?». — «Ваш зритель!». Ну не понимаю я такого панибратства! Я же не бегаю за людьми, которые мне нравятся.

— Неужели никаких плюсов у попу­лярности? Вересень, например, под знак ездит, с него ГАИ штафов не бе­рет...

— Я вам скажу, что ради собственной безопасности выгоднее не под знак ез­дить, а по правилам. Можно, конечно, со­вать ноги в камин и думать, что если ты звезда, они не загорятся. Загорятся, как у всех...

— В который раз слышу душеразди­рающее признание: «Я так устал от бремени славы...», а верится по-прежнему с трудом. Ну и шли бы тогда в слесари. Там никакого бремени...

— Знаете, когда в тебя на улице тычут пальцем и просят сфотографироваться, чувствуешь себя дрессированной обезья­ной. Только услышишь: «Ой! Можно с вами сфотографироваться?!», и сразу понима­ешь, что ты макака, которой просто не хва­тает хозяина, чтобы брать за это деньги.

Моя популярность не дает мне никаких преференций. Мне приятно получать мо­ральное удовлетворение от своей работы. И было бы приятно, если бы меня никто не узнавал. Вот на СТБ так и было — ценили то, что я делал. А сейчас уже не знаю, куда прятаться.

Юлия Пятецкая, «Бульвар Гордона»