Не бандеровец... Харьковчанам напомним о Курбасе

Лесь Курбас был одним из представителей «украинского возрождения», мощной волны отечественной интеллигенции нового образца, которую в 30–40‑е прошлого века выкосили буквально до ноги. Может, если бы Александр Степанович родился в другое время и в другом месте, от него осталась бы школа. Метод. Теория. В той стране, где ему посчастливилось родиться, от него не осталось ничего. Даже могилы. «Украинского Мейерхольда» и украинского европейца, выпускника философского факультета Венского и Львовского университетов, в совершенстве владевшего восемью языками, создателя уникальной творческой лаборатории, крупнейшего театрального теоретика и реформатора расстреляли на одном из Соловецких островов как врага народа по приговору Особой Тройки НКВД 3 ноября 1937 года в честь 20-летия Великого Октября. Что и говорить, Советская власть умела и любила обставлять свои дела весьма театрально.

Лесь Степанович Курбас не был ни бандеровцем, ни украинским буржуазным националистом, ни английским шпионом. Он был идеалистом и в своем театре пытался создать идеальную модель общества, которая со временем перейдет в общество реальное, считал человека «клітиною вищої свідомості» и верил в неограниченные возможности человеческого развития. Неудивительно, что в силу тонкой душевной организации и редкого таланта он так и не сумел вписаться в советский дивный новый мир.

Вначале состоялся позорный процесс и слушание его «дела» в Харькове, предложение отречься и переориентироваться, затем тюрьмы, пытки, концлагеря…

В 20‑е годы ХХ века фамилия Курбаса гремела на весь Союз, а созданное им в Харькове творческое объединение «Березіль» с мастерскими в пяти украинских городах переживало расцвет. Работать у Курбаса мечтали знаменитые актеры, из всех городов к нему тянулись ученики и последователи, его художественную манеру имитировали даже враги и завистники… Но уже в 1933‑м ему инкриминируют создание «шкідницької організації», которая своими театральными экспериментами уводит народ от насущных дел и проблем, потребуют смены курса и сместят с должности художественного руководителя и директора «Березіля». Вся «шкідницька організація», за исключением самого Курбаса, его жены актрисы Валентины Чистяковой и четырех актеров (Иосифа Гирняка, Бориса Балабана, Романа Черкашина и Ивана Марьяненко), попытавшихся внести хоть какую-то диссонансную ноту в эту стройную советскую симфонию, единодушно примет решение властей.

На процессе Лесь Степанович, к тому времени уже «народный артист УССР», держался с поразительным достоинством и, покидая трибуну, обронил: «Моя страница закончена. Я ухожу со сцены». Выброшенный из «Березіля», немедленно переименованного в «Театр имени Шевченко», преданный коллегами и учениками, Лесь Степанович «ушел» в Москву, где какое-то время жил у Соломона Михоэлса. Михоэлс руководил еврейским государственным драмтеатром и предложил опальному коллеге поставить у себя «Короля Лира». Работа над шекспировской трагедией стала не только глотком свежего воздуха для Курбаса, оказавшегося в творческой изоляции, но и поразительно совпала с его тогдашним внутренним состоянием: «Коню, собаке, крысе можно жить, но не тебе»… Леся Курбаса взяли ночью 25 декабря 1933, обвинив в создании военной украинской организации и в том, что на премьере «Короля Лира» он лично планировал убить секретаря ЦК Постышева.

Через несколько месяцев Курбас признает себя контрреволюционером и отправится вначале в Беломор-Балтийские лагеря, а потом и на Соловки. Уже в качестве заключенного поставит несколько спектаклей. «Вы не возражаете, — интересовался генерал в «Ученике дьявола» Бернарда Шоу, — если мы повесим вас ровно в двенадцать?» Говорят, в зале смеялись… Уже после XX съезда Валентина Чистякова получит письмо о том, что дело ее мужа «пересмотрено, аннулировано и делопроизводством прекращено». Вот, собственно, и все, что осталось от «украинского Мейерхольда».

«Полно, полно, баба, шуметь! За убитым уже нечего жалеть!» — лихо отплясывали молодые актеры в одной из ранних курбасовских постановок «Різдвяний вертеп»… На самом деле, о первом украинском авангардисте, философе, первопроходце и новаторе, конечно, помнят. В Америке существует целая театральная лаборатория, изучающая и пропагандирующая наследие Леся Курбаса, а в Европе его изучают в вузах как одного из крупнейших реформаторов ХХ века наряду с Жаком Копо, Эдвардом Гордоном Крегом, Всеволодом Мейерхольдом и Максом Райнгардтом. К слову, в отличие от Курбаса, эти корифеи опирались в своих революционных идеях на бытовавшую еще до них культурную традицию, которой в украинской театральной культуре попросту не существовало. Курбас был первым театральным революционером. И пока, увы, последним. «Театр — одинокое дело», — сказал когда-то Константин Райкин. В нашем Отечестве это одиночество предельно. Хотя мы, в принципе, помним, любим, скорбим и собираемся торжественно отметить 120‑ю годовщину со дня рождения нашего театрального гения. Даже постановление уже есть. Кроме постановления, у нас есть еще созданный Курбасом театр в Харькове (не так давно ему вернули оригинальное название «Березіль») с мемориальной доской на фасаде… Киевский центр его имени… Премия его имени… Слащавый памятник в Киеве на улице Прорезной — в этой скульптурной версии Лесь Степанович больше смахивает на самовлюбленного героя телесериала, нежели на философа с непростой судьбой. Для того, чтобы что-то жило и плодоносило, особенно в таком умозрительном занятии, как театральное искусство, необходимы единомышленники и соратники. Как при жизни, так и после смерти. Сам Лесь Степанович считал единомышленников едва ли не главной составляющей развивающегося театра. Но с этим в стране, где Курбас когда-то родился, еще хуже, чем с режиссерами.

Полный текст статьи читайте в свежем номере журнала