Нобелевский лауреат Солженицын был стукачом НКВД?
Эти заметки — не реквием по усопшему. Не фрагмент ЖЗЛ. Не государственный гимн и последний салют в честь прогрессивного мыслителя, выдающегося современника и соотечественника (когда-то у нас было общее отечество). Это всего лишь попытка разобраться в одном из наиболее мощных культов XX века, одной из самых зловещих, претенциозных и тенденциозных его фигур. Кроме того, моя статья — это мое личное мнение о человеке, закончившем свою главную книгу («Архипелаг ГУЛАГ») в том году, когда я родилась. Как представитель потерянного поколения, с которым у Александра Исаевича еще меньше общего, нежели с его ярыми противниками и разоблачителями, я все-таки возьму на себя труд высказаться. «Для переживших великий блеф, — писал Бродский, — жизнь оставляет клочок бумаги»...
«УБИВАЕТ НЕ МАЛЕНЬКАЯ ПАЙКА, А БОЛЬШАЯ...»
Считается, что о покойных нужно говорить либо хорошо, либо ничего. В загашниках народной мудрости на этот счет имеется даже пословица: «Кто старое помянет, тому глаз вон...». Но поскольку народную мудрость веками весьма удачно кастрировали, мало кто сегодня помнит окончание пословицы: «...а кто забудет, тому — два»... Можно подумать, смерть — такая печальная штука, которая случается далеко не со всеми и сама по себе заслуживает уважения. Сама по себе уважения заслуживает лишь жизнь, а художника, если уж на то пошло, имеет смысл судить по его же законам.
Судить Александр Исаевич любил и занимался этим с интересом, словно ветхозаветный Бог, карающий своей верховной дланью неразумных сынов человеческих. На мой взгляд, именно жизнелюбие и привязанность к мирским вещам полагал он наиболее опасным пороком, с которым боролся истово и беспощадно, срывая все и всяческие маски. Естественно, кроме своей...
Самому Солженицыну жить нравилось, а уж все жизненные аксессуары вроде власти, признания, почестей и славы, в том числе посмертной, он просто обожал. Очень любил лесть и не упускал случая польстить себе даже в столь неподходящей для этого книге, как «Архипелаг ГУЛАГ»... Зато к чужим жертвам и самопожертвованиям Александр Исаевич относился с таким азартом, с таким упоением воспевал и поэтизировал разнообразные муки, страдания и прочие гибельные вещи, что эта гипертрофированная гибельность и составляет краеугольный камень его творчества. Вот только кто его поднимет, не надорвавшись? Да и зачем? Чтобы узнать страшную правду о времени и людях?
В 1944-м батарейный командир Александр Солженицын был арестован и обвинен в антисоветчине
Для того чтобы узнать страшную правду, пожалуй, с избытком хватит тоненькой «Колымской тетради» Варлама Шаламова. Прежде всего потому, что Шаламов сдержанно и честно описал все круги ада, который прошел лично. И брал не с чужих слов и «придумок», а с себя. «Нам будет неприятно вспоминать плохое: сводящий с ума голод, выпаривание вшей в обеденных наших котелках, ссоры друг с другом и одинаковые наши сны, ибо во сне все мы видели одно и то же: пролетающие мимо нас, как болиды или как ангелы, буханки ржаного хлеба».
Мне всегда немножко досадно, что люди, прошедшие чудовищные испытания, столь немногословны... Что от них так мало остается свидетельских показаний и они то ли не могут, то ли не хотят выработать в себе привычку фиксировать свой бесценный опыт. Что им «неприятно вспоминать»... И я не перестаю удивляться, что те, кто имеют меньше всего оснований, берут на себя моральные обязательства обличать трусость и взывать к совести, требовать жертвенности и непрестанного риска. То, из какого сора, растут в последнее столетие российские пророки, вообще заслуживает отдельного исследования.
Есть такая жутко заразительная штука — личный пример. При всей неоднозначности персоны Солженицына и разнообразии мнений о нем его личный пример столь однозначен, что идти за ним не хочется... Поэтому за ним никто и не пошел. Хотя мавзолей Александр Исаич себе все-таки соорудил. Причем, как это обычно бывает, за государственный счет.
В какой-то момент мне показалось, что Солженицын вечен, как российский пейзаж — церковка, березка, грачи прилетели, — неизбежен, как стихия, и бесконечен, словно кровавая пьяная русская свадьба, на которой он годами великолепно справлялся с почетной ролью свадебного генерала. Но он все-таки умер. Почти в 90 лет, оставив после себя 30 томов своих беспартийных книжек. В лучшем случае они истлеют в пыли библиотек. В худшем — их могут использовать на благо человечества...
Май 1941-го. Друзья-студенты: Александр Солженицын, Кирилл Симонян, Наталья Решетовская (первая супруга Солженицына), Николай Виткевич, Лидия Ежерец (впоследствии жена Симоняна)Те, кто по сей день называют его пророком, считая, что он в одиночку развалил коммунизм, видимо, склонны полагать, будто Сталин в одиночку выиграл Вторую мировую войну... Роль личности в истории, безусловно, присутствует, но своих пророков и мессий история всегда назначает сама. А вот куда идти, пророки решают сами. Ходят они по-разному — кто по воде, кто посуху... Иные же вроде Александра Исаевича так безнадежно отрываются от исторического процесса, неистово возносясь на крыльях собственного величия в бескислородные выси, что можно лишь предполагать, чем они там дышат.
Без малого полвека главный российский революционер, бунтарь и глашатай, словно античный Сизиф, катил свое красное колесо по одной лишь ему ведомой вертикали. Но так никуда и не вкатил. После окончательного возвращения на Родину в 1994 году колесо с оглушительным треском сорвалось и настигло пророка в тот момент, когда он принимал от Владимира Путина Государственную премию. И катиться этому колесу дальше некуда. Разве что в Музей боевой и трудовой славы.
В одном из фоторепортажей с похорон Солженицына меня зацепил снимок, на котором бывший российский президент, а ныне премьер выражает соболезнования вдове и сыну великого писателя, а они ему тепло, хотя и не без грусти, улыбаются... Какое, однако, у Господа Бога изрядное чувство юмора. Бушевал-бушевал главный праведник мира всю свою длинную жизнь, исходил стыдом и желчью за людские пороки, возрождал русское национальное самосознание, обличал коммунизм, тоталитаризм и демократию, бегал от слежки КГБ, и поди ж ты — главный чекист страны пожимает руку его вдове у его же гроба.
Со второй женой Натальей Светловой Александр Исаевич познакомился, когда еще был женат на Наталье Решетовской, и какое-то время пытался удерживать возле себя двух женщин...
Когда-то Варлам Шаламов произнес гениальную фразу, применимую, на мой взгляд, не только к лагерной жизни: «Убивает не маленькая пайка, а большая...». Может, если бы арест, тюремный и лагерный опыт Солженицына оказались не такими «забавными», как он сам их оценивает, Александр Исаевич тоже постиг бы отдельные нехитрые истины. Но, как сострил один из критиков: «В тюрьме Солженицыну понравилось»...
«Шахматы, книги, пружинная кровать, добротные матрасы, чистое белье, натертый паркетный пол...» («Архипелаг ГУЛАГ», т. 1, гл. 5)... В тюрьме Солженицыну понравилось настолько, что он решил возвести собственные застенки, разбив свой концлагерь духа в центре империи. Видимо, именно этот уникальный режим Александр Исаевич называл «авторитарной системой, построенной на человеколюбии», именно это научное мировоззрение исследовал и изучал большую часть жизни, не покладая рук. Кто не помнит главный рефрен столетия: «Солженицын работает»? Именно при этой господствующей идеологии российский пророк и скончался...
Так, как носились с этим трудолюбивым человеком в Союзе, не носились ни с кем и никогда. Только он мог позволить себе давать интервью зарубежным корреспондентам, в которых критиковал советский строй и коммунистический режим, публично требовать отмены цензуры и посылать дурацкие письма в прокуратуру СССР, сообщая, что на допрос не придет, потому что его не устраивают лживые законы государства. Если бы не сохранившиеся документы, в это вообще было сложно поверить. Но документов из различных источников относительно Солженицына сохранилось немало...
«БЕЗ БОРОДЫ»
Пожалуй, главный документ, неоднократно прокомментированный, в том числе профессиональными криминологами, — так называемый «экибастузский донос» агента Ветрова, из-за которого была расстреляна группа украинских националистов, пытавшихся поднять восстание в Экибастузском лагере. Кстати, сам Солженицын никогда не отрицал и не скрывал, что после ареста был завербован с агентурной кличкой Ветров и давал письменное соглашение о сотрудничестве с органами. Правда, всегда уточнял: согласие дал, но не сотрудничал.
Кельн, 1974 год. На высылке Солженицына из СССР настаивал тогдашний руководитель КГБ Юрий Андропов. Генсек Брежнев, предсовмина Косыгин и другие официальные лица были за ссылкуВ свое время анализ экибастузского доноса делал немецкий криминолог Франц Арнау, видевший документ лично и доказавший графологическую, стилистическую и психологическую идентичность Ветрова и Солженицына. Последние несколько лет перед своей смертью Арнау трудился над книгой «Без бороды», посвященной «мифу, который возник на Западе вокруг персоны Александра Солженицына и особенно вынашивался теми, кто хотел бы возродить холодную войну».
Видел экибастузский документ и чешский журналист Томаш Ржезач, выдвинувший интересную версию о «самодоносе» в своей работе «Спираль измены Солженицына». Ржезач утверждал, что батарейный командир Александр Солженицын сам сфабриковал на себя компромат, для того чтобы не попасть на передовую и отсидеться в тюрьме, — это была довольно распространенная практика среди людей, уставших от фронта.
Как бы там ни было, но в результате самодоноса в тюрьме оказался не только Солженицын, но и его близкий друг Николай Виткевич, которого Саша сдал на первом же допросе, оговорив не только его, но и своего студенческого приятеля Кирилла Симоняна, и свою первую жену Наталью Решетовскую, и даже случайного попутчика, с которым ехал в поезде.
В 1944 году, накануне великой победы советского народа, командир батареи звуковой разведки Александр Солженицын был арестован. Его обвинили в антисоветчине по знаменитой 58-й статье Уголовного кодекса, предъявив в качестве основной улики его открытую фронтовую переписку со студенческим приятелем Николаем Виткевичем, в которой Солженицын критиковал сталинский курс и пренебрежительно называл великого вождя народов Паханом...
Очень странный поступок как для фронтового командира, да еще в конце войны, когда Сталин был живее, мудрее и лучше всех живых... В то время многие не то что за слово, сказанное в простоте, но даже за неосторожную мысль превращались в лагерную пыль. Тем не менее Солженицыну дали восемь лет, а Виткевичу — 10. Несмотря на то что Кока был всего лишь адресатом переписки, он отправился на угольные копи в Коми АССР, а Саня как инициатор заговора часть срока отмотал в Бутырской тюрьме, где сидел с относительными удобствами и мог даже заказывать книги из Ленинской библиотеки, после чего — в подмосковной шарашке.
Кириллу Симоняну повезло больше — его вообще не посадили. Хотя подробный донос на себя толщиной в общую тетрадь, исписанную хорошо знакомым почерком, ему читать пришлось — в 1952 году Кирилла Семеновича, в дальнейшем известного хирурга и ученого, вызывали в прокуратуру. Пути Александра Исаевича и его студенческих друзей разошлись, но из виду он их не упускал. Много лет спустя, когда Симонян позволил себе выступить с открытой критикой в адрес Солженицына, тот в свойственной ему манере отреагировал в «Архипелаге»: «Ах, жаль, что тебя тогда не посадили! Сколько ты потерял...».
«КАПИТАЛИСТ РАЗВЕЛ КОММУНИСТОВ»
Если судить всех высшим судом, кто из нас, как говорил Гамлет, избежит пощечины? Поэтому разбрасываться упреками в адрес заключенного, который сломался, донес и даже согласился «сотрудничать», могут позволить себе единицы. Те, кто не сломались... Но когда заурядный писатель с, мягко говоря, не безупречной биографией назначается на роль мессии и праведника в стране, где к праведникам можно отнести лишь грудных детей, невольно задумаешься о феномене мессии...
В 1994-м «вермонтский отшельник» вернулся на Родину, проехав в пульмановском вагоне, оплаченном Би-би-си, через всю страну, начиная с Владивостока. Обставлено все было, как дорогостоящее шоу
Подробности «забавного ареста» и не менее «забавной отсидки» выдающегося писателя и мыслителя старательно исследовались на Западе и неоднократно излагались в нецентральных российских СМИ. В центральных средствах массовой информации о Солженицыне с некоторых пор говорили исключительно с благоговейным трепетом и подчеркнутым пиететом. Особенно после того, как пророк вернулся из «вермонтской ссылки», проехал через всю страну в пульмановском вагоне, оплаченном Би-би-си, после чего заточил себя за высоким забором на комфортабельной подмосковной даче в Троице-Лыкове по соседству с представителями российской политической элиты.
«Капиталист развел коммунистов, коммунисты превратились в министров, последние плодят морфинистов...». Когда думаешь о Солженицыне, больше всего почему-то хочется цитировать Бродского, хотя нет, наверное, более удаленных фигур. Просто перегруженный мозг нуждается в серьезной компенсации... Два нобелевских лауреата — гений и графоман, два кривых зеркала прекрасной советской эпохи, в которых отразились все ее бесчисленные пороки и извращения, два солнца великой русской литературы. Только одно указывает и освещает путь, а второе светит и светит, словно лампочка Ильича на суточных допросах...
Последние 14 лет Александр Исаевич провел за высоким забором своего комфортабельного дома под Москвой в Троице-Лыково по соседству с российской политической элитой, но в памяти народной он запечатлен жестким принципиальным аскетомЕсли бы Александр Исаевич сам отрекался от того, что активно пропагандировал в своих пламенных воззваниях, его примеру можно было бы пусть не следовать, но хотя бы шляпу снять перед беспримерным подвигом героя. Но Солженицын всегда жил так, как ему было удобно. Вполне, кстати, здоровое свойство человеческой психики. Никогда ни до кого не опускался и не снисходил, многих клеймил, но никого не защищал. Зато в его защиту выступали многие.
Кто сегодня знает имена людей, в разные годы поддерживавших русского писателя словом и делом, и, кстати, не только его? Кто вспоминает нынче писателей, поэтов, музыкантов, художников, без пафосной истерики сражавшихся с системой, лишавшихся работы, заработка, физической свободы, гражданства, а иногда и жизни? Александр Гинзбург, Юрий Галансков, Владимир Буковский, Андрей Амальрик, Наталья Горбаневская, Петр Григоренко, проведший 19 лет в заключении и погибший в тюрьме Анатолий Марченко... Сотни безвестно канувших и выброшенных на обочину людей активно противостояли советскому режиму именно в тот момент, когда вокруг Солженицына возникло космическое сияние Богом избранного национального вождя и начал складываться прочный миф, будто он единственный в Союзе мученик и страдалец. Миф, тщательно поддерживающийся им самим, хотя именно Александр Исаевич как раз был весьма неплохо защищен. Почему же он был, а другие нет?
«Впрямую говорить о роли ЦРУ в конструировании личности и литературы Солженицына сейчас приличным людям неудобно», — заметил в своей статье кандидат исторических наук Юрий Федоровский. Приличным людям слишком часто бывает неудобно говорить, поэтому вместо них говорят неприличные. Весьма охотно и на любые темы.
Солженицын не только находился под прикрытием определенных внешних обстоятельств, выполняя ряд весьма определенных функций, но и сам по себе был фигурой на редкость магнетичной. Глыбой, матерым человечищем, представителем уникальной породы «пламенных революционеров», не считавшимся ни с какими приличиями, нормами и правилами. Мощная харизма в сочетании с недюжинным артистизмом, жестокостью, непримиримостью и умением легко отпускать себе любые долги — та огнедышащая смесь, на которой в саблезубый ХХ век замешивались все крупные личностные культы.
«Я ВСЕГДА БЫЛ УБЕЖДЕН В ТОМ, ЧТО СОВЕРШАЛ»
При том, что судьба Александра Исаевича надежно хранила и опекала, сам он был предельно нетерпим к любым проявлениям слабости у окружающих. Доставалось всем — и философским системам, и общественно-экономическим формациям, и политическим режимам, и государствам, и социальным слоям, и прослойкам, и современному искусству, и мужчинам, и женщинам, и молодежи, и детям, и целым нациям, и отдельным представителям...
Кое-кого Солженицын просто приговаривал, припечатывая хамскими характеристиками: «Шостакович — жалкая марионетка третьестепенных чиновников». Ужели Александру Исаичу было судить, кто на этом свете является марионеткой и в чьих руках? Как бы ни был унижен Шостакович советскими чиновниками, из-за подписанных им писем никто не погиб, и какие бы сталинские оды, пытаясь уберечься, не сочинял Рахманинов, его имя все равно останется в мировой культуре. Что останется от клинического графомана Александра Солженицына, покажет время...
Профессор Санкт-Петербургского политехнического университета Николай Ильин в своих «вынужденных заметках», посвященных Солженицыну, писал, что Александр Исаевич постоянно рассказывал всему миру, как нужно жить не по лжи, но при этом ни разу не объяснил, как следует жить по истине. Ну так, может, если бы он об этом знал, то скончался бы школьным учителем математики, а не почил в бозе великим российским писателем, перед могилой которого президент преклоняет колено.
Оказывается, одна из самых знаменитых фотографий Солженицына-зека — всего лишь «фотореконструкция, сделанная после освобождения»
В каких бы условиях и под воздействием каких бы внешних обстоятельств ни начинал человек свой путь, он рано или поздно попадает в адекватную ему среду. И компания, в которой главный праведник мира оказался к концу жизни, характеризует Солженицына гораздо больше, чем все им за жизнь написанное. По всем правилам Александра Исаевича нужно было похоронить в Кремлевской стене, а не на территории Донского монастыря, где покоится русское дворянство и где по просьбе классика еще один великий праведник патриарх Алексий выделил ему место.
Как так получилось, что самый знаменитый советский оппозиционер, годами уличая интеллигенцию в трусости, хитрости и приспособленчестве, сам умудрялся и в тюрьме спать на пружинных кроватях, и в ссылке книги читать, и в «Новом мире» печататься, и Хрущева очаровывать, и Нобелевскую получить, и Государственную, и по миру поездить, причем не на дрезине, и последние 20 лет жизни провести в комфорте да благолепии? Я уже не говорю о немыслимых тиражах и многочисленных переводах его трудов на иностранные языки. Говорят, Солженицын очень выигрывает в переводах...
Как так вышло, что аскет и праведник, неустанно втолковывавший бестолковому русскому народу, что его место в деревянном срубе между иконой и прялкой, охотно пользовался многочисленными благами цивилизации? В конце концов, почему за всю свою жизнь выдающийся гуманист ни в эмиграции, ни на родине не подписал ни единой правозащитной петиции и ни разу не заступился за коллег, которых распинали у него на глазах?
Правда, эту свою странную особенность Солженицын однажды объяснил: «Разрешив себе заниматься историей революции и на том отпустив себе все прочие долги, и по сегодня не стыжусь таких периодов смолкания: у художника нет другого выхода, если он не хочет искипеться»...
«Она обманула меня — она наказана»
Год назад в интервью журналу «Шпигель» Александр Исаевич поделился своим оптимизмом: «Оптимизм у меня был всегда. Как и убеждения, которые меня толкали». — «Какие убеждения?» — поинтересовался «Шпигель». «Я всегда был убежден в том, что совершал...». Замечательное признание и на редкость удобная позиция. А в некоторых случаях и безопасная. Главное — уметь правильно себя убедить, что живешь не по лжи.
Приблизительно года с 45-го Александр Исаевич начинает активно жить не по лжи. Его мучительное желание стать известным писателем удачно совпало с хрущевской оттепелью, а «Один день Ивана Денисовича» — со сталинскими разоблачениями. Я не сомневаюсь, что опоздай Солженицын лет на пять с публикациями, и сегодня о нем знали бы только его близкие родственники и друзья. Но он оказался в нужное время в нужном месте. Когда довольно быстро лагерную тему прикрыли, у Солженицына уже было имя и имидж, когда опять разрешили, Александр Исаевич обрел статус пророка и классика. После сенсационной публикации в «Новом мире» «Иван Денисович» вышел за рубежом, но тиражи лежали мертвым грузом и не раскупались. Зато, как только Хрущева попросили с занимаемой должности и его любимый писатель впал в немилость, на Западе тут же начался солженицынский бум, в результате которого Александр Исаевич попал в топ-десятку самых модных авторов XX века.
В 1967 году в обстановке полнейшей секретности Солженицын заканчивает «Архипелаг ГУЛАГ», который спустя время бомбой рванул на Западе. Несмотря на то что в 65-м КГБ арестовал весь солженицынский архив и за автором пристально следили органы, устраивающие регулярные обыски в квартирах его соратников, сей многотомный труд и главный антисоветский разоблачительный документ был завершен. Тайно, прямо под жестким колпаком советской власти...
Ни до, ни после Солженицына собрать три тома компромата на государство прямо под носом у государства не удавалось никому. О том, как в то время можно было работать тайно, но плодотворно, история хранит немало примеров...
В 1964-м на улице города-героя Ленинграда взяли 24-летнего Иосифа Бродского — затолкали в машину и отправили в следственный изолятор без предъявления каких-либо обвинений. Немного спустя созрели и обвинения, начался идиотский в своей беспримерной бессмысленности процесс, позорный суд, психиатрическая экспертиза... «Чем вы занимаетесь?». — «Я поэт». — «А кто причислил вас к поэтам?». — «Никто. А кто причислил меня к роду человеческому?..». Это были уже вполне вегетарианские времена, тем не менее Бродскому припаяли «злостное неучастие в великом поступательном движении к коммунизму», и столь дикой умозрительной вины оказалось достаточно, чтобы отправить ни в чем не повинного человека грузить навоз в деревню Норенскую Архангельской области.
Но Солженицын в отличие от Бродского не был поэтом. Он был мессией и, судя по всему, находился под охраной самой Жизни и Мироздания. Иначе не объяснить, почему ему удалось избежать всевозможных казней и козней, которых не избежали его коллеги и соратники, не в пример Александру Исаевичу позволявшие себе гораздо меньше.
В августе 1973-го после интервью Солженицына иностранным корреспондентам КГБ задержал помощницу писателя Елизавету Воронянскую. Не выдержав издевательств на допросе, Воронянская указала местонахождение рукописи «Архипелага», вернулась домой и повесилась. «Она обманула меня — она наказана», — лаконично подытожил Солженицын.
Как подлинный русский мученик, титан и стоик, Александр Исаевич считал жертвенность необходимым и обязательным условием человеческого развития, поэтому с удовольствием принимал любые жертвы. Это вообще был его излюбленный критерий и главный пункт в любом «сотрудничестве». «Ян Палах сжег себя. Это — чрезвычайная жертва. Если бы она не была одиночной — она бы сдвинула Чехословакию»...
Комментировать сегодня подобные солженицынские реплики довольно сложно. Все-таки мир здорово изменился. Слава Богу, что Александр Исаевич слишком быстро обрел статус человека, который просто много говорит и обильно пишет. Если бы его позиция воспринималась в обществе как руководство к действию, даже трудно предположить, куда бы мы сдвинулись.
К тому периоду, когда Солженицын расцвел как мыслитель, мир слишком устал от жертв и страданий. Очень хотелось другого движения, и некоторые таки сдвинулись. Та же Чехословакия нашла возможности развиваться более цивилизованным способом, как и Испания, которую Солженицын, уже находясь в эмиграции, призывал осторожнее входить в демократию, взяв все лучшее из режима Франко, «стоявшего на концепции христианства». Наверное, только Солженицын и Жириновский умудрялись сочетать столь несочетаемые вещи, как фашистский режим и христианство... Но так ловко сочетать христианство и мизантропию, как это умел Александр Исаевич, получалось только у священной инквизиции.
«ДЕНЬГАМИ НЕ БЕРЕМ. ТОЛЬКО СОВЕСТЬЮ»
Работая над материалом, я перечитала самые знаменитые солженицынские эссе: «Письмо вождям Советского Союза», «Образованщина», «Великопостное письмо Всероссийскому патриарху Пимену»... С одной стороны, можно ошалеть от мировоззренческой узости, несусветных умозаключений и количества несуразностей, которые автор обрушивает на читателя, а с другой — можно и посмеяться...
В том, что предлагал, а вернее, на чем настаивал Александр Исаевич, не было ничего сложного для такого духовно одержимого человека, каким являлся он сам, просто эти рецепты не совсем подходили для остальных живых людей. Солженицын призывал не лгать никогда и ни при каких обстоятельствах, не повторять чужую ложь (например, на экзаменах по истории в школе и вузе), не голосовать, не подписывать документов, с которыми не согласен... «Отвергнуть ложь — тотчас, и не думать о последствиях для своей зарплаты, семьи и досуга...».
По сравнению с первыми христианами, которые всем «указали единственный путь — жертву», от современного человека писатель, в принципе, требовал немногого... Правда, если абстрагироваться от того скучного факта, что, полностью отвергнув ложь, в СССР можно было в лучшем случае закончить детский сад. «Да, это страшно! — восклицал пророк. — Это будет стоить оборванных диссертаций, снятых степеней, понижений, увольнений, исключений, даже иногда и выселения. Но в огонь — не бросят, не раздавят танком. Кров и еду тебе обеспечат...».
Ну о танках промолчим, а вот без крова и еды в СССР действительно никто не оставался. Часть бесприютных и неприкаянных находила себе временное пристанище то в комфортабельных психиатрических клиниках, то на жестковатых нарах в СИЗО, то в бараках типовой застройки.
Шмон в лагере. В главной роли — Александр СолженицынСтранно все-таки, что хроникер и летописец, полжизни занимавшийся историческим анализом и создававший громоздкие исторические трактаты, в конце XX века по-прежнему не видел иного пути, кроме как опять через жертвы. И именно этот путь продолжал предлагать людям, которые между непрестанными войнами и революциями дух толком не успевали перевести. «И тот, у кого не достанет смелости на защиту своей души, так пусть и скажет себе: я быдло и трус, мне лишь сытно и тепло». Вот ведь матерый человечище! Не только знал, что кому нужно делать, но и что следует говорить и в какие именно моменты.
Александр Исаевич вообще очень много знал. Например, сколько грузин было среди лагерного начальства, сколько евреев носило звание Героя Советского Союза... Оказывается, по званиям евреи занимают всего пятое место после русских, украинцев, белорусов и татар. Поистине удивительная страсть к фактам для командира звуковой батареи, почти всю войну просидевшего в глубоком тылу.
Самое неприятное и поразительное, что вирусу солженицынской праведности были подвержены люди интеллигентные, умные и порядочные. Пусть им и не все нравилось, но они довольно долго не могли выработать иммунитет ко всевозможным проповедям Александра Исаевича и постоянно ждали от него каких-то предписаний, наставлений и напутствий. Их нисколько не смущало, что узник совести и жертва режима живет в благоустроенном загородном доме штата Вермонт и оттуда регулярно советует, от чего нам всем следует отказаться и как правильно обустроить свой деревянный сруб. А уж сколько людей неумных и бессовестных варилось в соку солженицынского словоблудия...
В своей книге «Портрет на фоне мифа» Владимир Войнович вспоминал, как после диссидентской вечеринки подвозил ночью на своей машине одну пламенную революционерку. Барышня удобно расположилась на заднем сиденье, даже вздремнула, а потом вдруг пробудилась от мятежного сна и полюбопытствовала: «Простите, во сколько вам обошлась ваша машина?». — «Моя машина стоит пять тысяч рублей», — ответил писатель. «Нет, меня интересует, сколько вы заплатили за нее своей совестью?». Войнович притормозил. «Я предлагаю вам выйти из машины и расплатиться за эту поездку своей совестью». Вокруг простирался пустырь, валил снег, выл ветер, и было довольно далеко до ближайшего метро. К тому же оно уже не работало. Пассажирка принялась растерянно рыться в кошельке: «Я заплачу вам деньгами...». — «Нет, — отрезал Войнович. — Деньгами не берем. Только совестью».
Владимир Николаевич, как истинный джентльмен, даму, конечно, довез, а я думаю — напрасно. Пусть бы прогулялась... Прогулки на свежем морозном воздухе под порывами пронизывающего ветра чрезвычайно полезны для людей с чистой совестью. Но значительная часть совестливых революционеров и реформаторов ветрам и снегу почему-то до сих пор упорно предпочитает теплые помещения, кондиционированный воздух, удобные мягкие кресла, длинные белые сигареты и дорогие спиртные напитки...
«ЕЩЕ НИ ОДНОМУ РУССКОМУ ПИСАТЕЛЮ ПРЕСЛЕДОВАНИЯ НЕ ПОВРЕДИЛИ»
Один из приятелей Александра Исаевича Олег Давыдов как-то заметил, что внутри Солженицына жило «некое демоническое существо, убежденное в том, что именно ад хорош для человека и что к этому хорошему людей надо подталкивать...». Так ведь ада хватало и без Солженицына, и те, кто сознательно шли на разнообразные жертвы без его подталкиваний, никогда не переводились в той построенной на человеколюбии стране. К подобным вещам вообще подтолкнуть трудно, поскольку почти всегда это вопрос внутреннего выбора.
Сейчас, читая исполненные желчной злости, перенасыщенные всевозможными оскорблениями и упреками солженицынские тексты в адрес интеллигенции, я пытаюсь понять, что мешало тогда, в 1964-м, официально признанному писателю заступиться за молодого Бродского, защищать которого бросилось огромное количество очень разных в своих убеждениях людей (в том числе «жалкая марионетка» Шостакович), родивших в своем единодушном порыве уникальное движение «подписантов»? Что мешало сказать Солженицыну хоть слово в 63-м, на приснопамятной встрече Хрущева с литераторами, где Александр Исаич сидел по правую руку от вождя и тот вначале провозгласил тост: «За великого писателя Солженицына», а затем устроил разгром остальным невеликим? Острое желание жить не по лжи?
Не только. У Александра Исаевича на этот счет были весьма твердые убеждения, которые со временем не изменились. Когда его попросили поддержать Иосифа Бродского, он ответил, что делать этого не намерен, поскольку «еще ни одному русскому писателю преследования не повредили». Ну если рассматривать пример самого Солженицына, то преследования ему не только не повредили, но и сделали из него классика. К слову, ему, одному из немногих, удавалось небедно жить на гонорары от своих книг вплоть до самой смерти.
Особенные надежды в своих трудах Александр Исаевич возлагал на молодежь. «Жаль молодежь? Ну и: чье же будущее, как не их? Из кого ж мы и ждем жертвенную элиту? Мы-то стары...». Я однажды поймала себя на мысли, что старым Александр Исаевич был всегда. Что он так и родился с бородой, огромным творческим наследием и огненным чувством стыда за всех нас. И ощущение, что мы все не оправдали возложенных на нас его пророческих надежд, осталось до сих пор. Да, элитой мы так и не стали. Ни жертвенной, никакой вообще. «Понимаете, — говорил Папанов Приемыхову в фильме «Холодное лето 53-го», бережно держа в ладони хлебные крошки, — очень хочется пожить...».
«Очень хочется пожить» — пункт, который Александр Исаевич не рассматривал в принципе. Пункт, который интересовал его больше всего: «Как лучше умереть». «Хорошо бы, если повезет, умереть со вкусом...» — говорил поэт Крученых...
«ОТВЕЧАЙ, ЗАЧЕМ СЛУЖИЛ ЗАГЛОТНОЙ ВЛАСТИ?»
В свое время Солженицын выразил желание познакомиться с Варламом Шаламовым — видимо, рассчитывал на сотрудничество с человеком, который 19 лет провел в совершенно не выживаемых местах, в том числе на Колыме, и о многом знал не понаслышке. Но сотрудничества не получилось. Свои впечатления от этих встреч Варлам Тихонович на всякий случай решил записать.
«Ни одна сука из «прогрессивного человечества» не должна подходить к моему архиву. Запрещаю писателю Солженицыну и всем, имеющим с ним одни мысли, знакомиться с моим архивом. Я надеюсь сказать свое слово в русской прозе, а не появиться в тени такого дельца, как Солженицын... Считаю его недостойным прикоснуться к такому вопросу, как Колыма. После общения с Солженицыным я чувствую себя обокраденным, а не обогащенным».
Я, конечно, понимаю, что в 1963-м «Один день Ивана Денисовича» произвел сильное впечатление на прогрессивную советскую интеллигенцию, хотя бы потому, что тогда так никто не писал и о таком тоже никто не писал. Но ведь прошли годы... Неужели до сих пор не видно и не понятно, насколько это беспомощная и невыразительная литература, какая посредственная проза и что сегодня, учитывая сильно возросший писательский уровень, ее с трудом можно отнести к заурядной публицистике? Но мифы умирают долго. Если вообще умирают...
«Что я мог сказать хорошего о Солженицыне? — докладывал Леониду Брежневу председатель Союза советских писателей Константин Федин. — Но и плохого о нем я тоже не сказал...». В течение десятков лет, на протяжении которых Александр Исаевич плодотворно трудился, не снимая со своей головы тернового и лаврового венков, критиковать его позволено было не многим. Во всяком случае, внутри и в центре страны тема Солженицына была обложена негласной цензурой, как ангинозный язык налетом. Я имею в виду открытую критику, потому что компромата на писателя и пророка в различных источниках больше, чем на иного криминального авторитета.
Плюс со временем часть мыслящей интеллигенции, связывавшая с Солженицыным определенные надежды, не просто перестала его критически оценивать, но и даже прикасаться к его книгам — из чисто, так сказать, гигиенических соображений. Активно полемизировать с Александром Исаевичем продолжал только Андрей Дмитриевич Сахаров, неисправимый человеколюб и миротворец, до конца своих дней верящий в общечеловеческие ценности.
Правда, был ряд литературных шаржей, самый запоминающийся из которых — образ Сим Симыча Карнавалова в романе Владимира Войновича «2042». Сим Симыч у Войновича получился настолько выразительным, что Солженицын себя моментально узнал и страшно обиделся, публично вывалив свою обиду в очередном эссе «Угодило зернышко промеж двух жерновов». Надо отдать должное Александру Исаичу — напрочь лишенный чувства юмора сам, он умел по достоинству оценивать это чувство у других.
Великий русский изгнанник, всадник на белом коне по кличке Глагол, репетирующий по утрам на территории своего американского загородного дома триумфальный въезд в Россию, еще долго останется в современной литературе не только как пример удачной карикатуры, но и как пример на редкость удачного портрета. «Пел саксофон, стучал барабан, пес у крыльца рвался с цепи и лаял. Конь стремился вперед, грыз удила и мотал головой, всадник его сдерживал и приближался медленно, но неумолимо, как рок. «Отвечай, — услышал я звонкий голос, — зачем служил заглотной власти? Отвечай, против кого держал оружие? Клянешься ли впредь служить только мне и стойчиво сражаться спроть заглотных коммунистов и прихлебных плюралистов? Целуй меч!».
РУССКИЙ ПРАВЕДНИК С ГОВОРЯЩЕЙ ФАМИЛИЕЙ СОЛЖЕНИЦЫН
В 1938 году Александр Солженицын пытался сдать экзамены в театральную школу Юрия Завадского. Экзамены он, к сожалению, провалил, но актером все-таки стал. Крупнейшим актером эпохи, сыгравшим одну из ключевых ролей на одной из главных мировых сцен.
Он неохотно общался с журналистами, по понятным причинам — не царское это дело. Да и, честно говоря, чисто журналистских вопросов у меня к нему никогда не возникало. На все вопросы он исчерпывающе отвечал в своих литературных трудах. Кроме, пожалуй, одного: «Как вы работаете над образом, Александр Исаевич? Какая вера и «укрепа» придает вам силы?»...
Как известно, великий русский писатель очень любил великий русский язык, исконный и домотканый, и вел в своих «укрывищах» непрерывную борьбу за его сохранение и распространение, высекая нержавеющим пером Божью искру сермяжной правды. Кстати, во многом из-за невообразимой солженицынской «колосьбы мыслей» его творческое наследие так и останется невостребованным потомками.
Всадник в белых одеждах Сим Симыч Карнавалов не только соблюдал посты, предпочитал перловую кашу гамбургерам, компот из сухофруктов джин-тонику и вообще вел предельно аскетический образ жизни, ограничиваясь «одним домом, двумя коттеджами, баней, конюшней, маленькой церквушкой и одним маленьким скромным озером», но и принципиально называл газету «читалкой», телевизор — «гляделкой», а самолет — «леталкой»... А вот само имя Сим Симыча было далеко не простонародным и представляло собой аббревиатуру — «Симирный Интернационал Молодежи». Правда, после того как писателю объяснили, что это несколько малограмотно, Карнавалов заменил его на «Смерть Иксплуататорам Мира»...
Я когда-то подумала, что русский праведник с говорящей фамилией Солженицын — это поистине гоголевский персонаж... И до сих пор не понимаю, почему, когда еще студентом будущий пророк и летописец решил заменить свое обидное отчество Исаакович на безобидное Исаевич, он заодно не поменял и фамилию. Наверное, в тот момент просто еще не знал, что станет пророком. Как и его отец Исаакий Семенович Солженицын, погибший еще до рождения Саши, не мог представить, что сын, приняв мужественное решение жить не по лжи, не только поменяет себе отчество, но заодно и переименует папу. Сегодня о том, каким человеком, был Исай Семеныч, подаривший миру такого сына, рассказывают в газетах и по телевизору...
Журнал «Шпигель» как-то поинтересовался: не смущает ли Александра Исаевича тот факт, что свою Государственную премию за «Архипелаг ГУЛАГ» он получил из рук чекиста Путина. «Путин же не работал начальником в ГУЛАГе...» — удивился классик
Недавно, прогуливаясь по киевскому книжному рынку «Петровка», я обратила внимание на то, как чутко реагирует украинский книжный бизнес на кончину русского классика, — «Архипелаг ГУЛАГ» на большинстве раскладок стоял в первых рядах. Добредя до конца книжных развалов, я увидела еще один довольно неожиданный бестселлер — «Откровения первой жены Солженицына» Натальи Решетовской.
Наверное, я бы никогда его не купила, но меня заинтересовала обложка... Поверх крупного фото Натальи и Александра на красной плашке белыми буквами пущен заголовок. Да так, что он полностью заклеивает красным пластырем рот Решетовской, оставляя при этом открытыми печальные глаза, а Солженицыну залепливает глаза и часть носа, но оставляет свободным рот. Мне кажется, это не только самый честный фотоснимок главного российского писателя, но и фоторобот эпохи, которую он олицетворял: пророк с закрытыми глазами, но с открытым ртом. Книга, как я уже сказала, богато иллюстрирована редкими снимками из семейного архива автора. Ужасно все-таки интересно, кто автор, учитывая, что архив Решетовской полностью сгорел за год до того, как книгу подписали в печать.
На самом деле, таких уж уникальных снимков там немного, кроме, пожалуй, двух. На одном изображен респектабельный господин в добротном пальто, костюме, галстуке и шляпе, чуть ниже — ошеломляющая текстовка: «Таким Александр Солженицын вернулся из казахстанской ссылки»... На втором: Солженицын с Решетовской стоят в лесу. Она — в ослепительно белых носочках, улыбается, он что-то жует... Подпись: «У мужа на фронте, весна 1944 года». Никогда не думала, что в 44-м можно было съездить к мужу на фронт, погулять с ним по лесу и сфотографироваться... Ну а еще две подписи под двумя довольно известными фотографиями вносят некоторую ясность относительно того, понравилось когда-то Солженицыну в тюрьме или нет...
Фото Солженицына-зека, на котором он изображен в кепке и ватнике с пришитым номером «Щ-262», публиковалось неоднократно и в сетевой энциклопедии «Википедия» приводится в качестве основного биографического фотоаргумента. Как и «уникальный снимок» — шмон заключенного А. И. Солженицына, на котором будущий писатель стоит, подняв руки, а его обыскивает лагерный вертухай. Меня всегда изумляло, какой отважный или ненормальный фотолюбитель это отснял и с какой целью. Одно дело — фотографии освенцимских или бухенвальдских бараков с заключенными, делавшиеся со специальных разрешений, а другое — странные фото на память. Все оказалось гораздо проще. Лагерные фото Солженицына — это «постановочные фотореконструкции, сделанные после освобождения».
Жаль, что Александр Исаевич не прошел в театральную студию Завадского. Все могло быть иначе... Как и в случае с Гитлером, провалившим экзамены в художественное училище, и со Сталиным, закончившим духовную семинарию, но не захотевшим работать по специальности.
«БЛЕСТЯЩАЯ КОРОНА ОДИНОЧЕСТВА»
В эссе «Бодался теленок с дубом» относительно первой супруги Солженицын высказался исчерпывающе и откровенно. Хотя и опрометчиво. Она в долгу не осталась. За свою жизнь Решетовская издала несколько мемуарных книг, в которых рассказала много такого, что Александру Исаевичу понравиться не могло, поскольку шло вкривь и вкось с его парадным портретом. В частности, назвала «Архипелаг ГУЛАГ» «сборником лагерного фольклора»... Видимо, в 2006-м, когда титан и стоик стоял одной ногой в вечности и замазывал кляксы в своей биографии, он решил подкорректировать и некоторые фрагменты личной жизни.
Книга на удивление удалась, и замечательная обложка с честными текстовками отнюдь не все ценности, которые содержит в себе эта мемуарная сокровищница. Воспоминания, где отсутствует даже фамилия корректора и лишь кавычки стилистически отделяют слова мемуаристки от многочисленных солженицынских писем из тюрьмы и ссылки, представляют собой поистине библиографическую редкость — в них впервые опубликованы неизвестные стихи Александра Солженицына.
Как все-таки нужно самообольщаться, чтобы рискнуть на старости лет опубликовать такое! Но на старости лет Александр Исаич уже совсем перестал стесняться... Один из нигде ранее не публиковавшихся шедевров Солженицына «Три невесты» произвел на меня столь неизгладимое впечатление, что не могу не поделиться.
В 1953 году, находясь в казахстанской ссылке, Александр Исаевич жил в городке Кок-Терек. Ему там было весьма одиноко, развлечения полностью отсутствовали, танцы под гармошку его «унижали», и «для дружеских взаимоотношений оставался свой учительский коллектив». А поскольку главной проблемой для Солженицына тогда было не духовное возрождение нации, а «отсутствие хозяйки в доме», он «проявил особое внимание» к трем учительницам...
И куда, бывало, шаг я ни направлю, Сам не помню как, оказывался вместо — В комнате, где девушки из Ярославля, Жили три учительницы, жили три невесты. Там висели зайчики смешные на стене, В безделушках девичьих цвела душа живая, Над мотками розовых, зеленых мулине Девушки склонялись, вышивая. Это было так несовременно... Так милы мне были три головки русые, — Блока белокрылого, Есенина смятенного, Бунина закатного, обдуманного Брюсова. Я метал им все, что помнил только лучшего, Голову в жару свою охватывая, Отцедил смолы янтарной Тютчева, Брызнул зелья черного Ахматовой. Клеткам счет не потеряли, и на горле выемов Не поправили, и нити брали — те; Я списать не дам ли песенок из фильмов, — Лишь одна спросила в простоте. Иглы быстрые мелькали так же почасту, Пальцы ловкие скользили по канве... И холодную блестящую корону одиночества Я в ознобе ощутил на голове...
Больше всего меня обескураживает даже не тот факт, что эти стихи принадлежат будущему нобелевскому лауреату, а то, что они написаны 35-летним мужчиной с некоторым читательским опытом. Остается только порадоваться за остальных столпов российской словесности, чудом избежавших расправы Солженицына-поэта. «Обдуманный Брюсов» — еще не самое страшное, что может себе позволить человек, влюбленный в слово. Когда я в очередной раз недоумеваю, как с такими литературными данными Солженицын оказался в ранге великого российского писателя, то утешаю себя лишь тем, что великими писателями в России всегда становятся после смерти.
«Не почувствовал Саня прежде всего духовного родства ни с одной из трех невест, — резюмирует якобы Решетовская, анализируя этот безумный текст. — А раз нет духовного родства, то можно ли доверить самое сокровенное?».
Обычно мужчины стремятся доверить женщине самое сокровенное еще до того, как обнаружат с ней духовное родство. Но Александр Исаевич был необычным. «Блестящую корону одиночества» на своей голове он ощутил практически с самого рождения, еще ребенком запоем читал передовицы сталинских газет, обнаруживая в них хитро замаскированную ложь «заглотной власти», и все это, естественно, не могло не сказаться на его физиологии.
Решившись раз, одна, год за годом, год-по-году, Скрыв сердца женского неутоленный стук, Ты, хрупкая, ты так ждала меня — над могу Сил человеческих — и вдруг Ты вышла замуж...
Андрей Синявский как-то заметил: «У меня с советской властью расхождения чисто стилистические...». Нигде не публиковавшиеся стилистические перлы Александра Солженицына лишний раз подтверждают, сколь ничтожно мал, а то и вообще отсутствует зазор между этикой и эстетикой. Эти две философские категории настолько тесно сплетены в кружеве человеческой жизни, что если кто-либо способен позволять себе черт-те что в творчестве, то же самое он, как правило, позволяет себе и в нетворческих аспектах своего существования.
«ПОСОБНИЦА КГБ»
Решетовская скончалась в 2003-м, в 2005-м при таинственных обстоятельствах полностью сгорела ее дача вместе со всем архивом... Книга воспоминаний подписана в печать в марте 2006-го, и Наталья Алексеевна, скорее всего, не только не была причастна к возведению этого литературного надгробия, но даже не могла предположить, что его когда-нибудь соорудят в столь убогом и извращенном виде.
За «25 лет тихой семейной жизни» Решетовская и Солженицын дважды женились и разводились. Наташа ждала Саню 11 лет, пока он был на войне, а потом в тюрьме и в ссылке, но в какой-то момент дрогнула под напором некоего Всеволода Сергеевича. Не последнюю роль сыграло то обстоятельство, что у Всеволода Сергеевича было двое детей, сама же Наталья Алексеевна матерью стать не могла из-за перенесенной операции, но о детях мечтала.
Ее второй брак был весьма благополучным, но тревожная мысль о бывшем супруге не покидала, плюс Саня обещал все простить, если она найдет в себе силы порвать с этим «негодяем» Всеволодом Сергеевичем и вернуться. Если же нет — тогда он тоже женится — «не из любви, а из практических соображений»...
«Из практических соображений» Александр Исаевич в конце 60-х пытался удерживать у своего подножия одновременно двух женщин: Наталью Решетовскую и Наталью Светлову — свою вторую жену, а ныне вдову. Решетовская не нашла в себе сил вписаться в этот любовный треугольник и отравилась. Ее спас грамотный фельдшер, оказавшийся на одной из соседних дач...
Следует полагать, все это и вынудило Наталью Алексеевну, у которой много лет в изголовье кровати висел портретик Коки Виткевича, через три года после своей физической смерти опубликовать мемуары о первом супруге, мужественном человеке, эрудите и полиглоте, рассказавшем миру «много интересного из кладезя своих познаний». Сам же Александр Исаевич уже после смерти Решетовской отзывался о первой жене тепло, нежно и не без трепета — оказывается, она была «пособницей КГБ»...
Кто только не подсоблял Комитету государственной безопасности, чтобы опорочить светлый образ мученика и скитальца!.. И жена, с которой Солженицын прожил четверть века, и коллеги, и бывшие соратники... О «блудливых журналистах», «во тьме света не ищущих», я уж и не говорю...
«Почему люди так много полагают?» — удивлялся Владимир Набоков... Кто я такая, чтобы критиковать Солженицына? Кто причислил меня к этому Богом избранному кругу экспертов? Никто. А кто причислил меня к роду человеческому?
«ВСЕ ГОВОРЯТ, ЧТО МЫ ВМЕСТЕ, НО НИКТО НЕ ЗНАЕТ, В КАКОМ...»
Надо сказать, по поводу человеческого рода у Александра Исаевича были весьма конкретные воззрения. Выдающийся философ и мыслитель придерживался определенной мировой иерархии, верхний этаж которой занимал православный русский человек. Не то чтобы классика не устраивали представители других народов или конфессий, просто они должны были знать свое место. Хотя евреям Солженицын подходящего закутка так и не подыскал... Ему очень не нравилось, что они живут в России, в Америке, в Европе и даже в Израиле, поскольку евреи отобрали эту землю у Палестины, но где им следует жить, Александр Исаевич не придумал. Наверное, просто не успел...
«Хорошо бы, если повезет, умереть со вкусом...» — говорил поэт Крученых. Средний сын писателя музыкант Игнат Солженицын, живущий в США, не только прилетел на похороны отца, но и взял своих маленьких детейКогда несколько лет назад я увидела, как в Москве под вывеской «Бестселлер» на всех перекрестках продается эпохальный двухтомник Солженицына «Двести лет вместе», посвященный «еврейскому клещу на теле больной русской собаки», вспомнила строчку Виктора Цоя: «Все говорят, что мы вместе, все говорят, но никто не знает, в каком...». Теперь это место, наконец, обозначилось — «Бестселлер». Надеюсь, тиражи Дарьи Донцовой не упали...
В отличие от других поздних солженицынских трудов «Двести лет» имели некоторый общественный резонанс и разозлили многих, как ни странно, даже умных людей. Хотя, по большому счету, ничего нового в этом тяжеловесном и неумном историческом трактате Александр Исаевич не сказал и сказать не мог. Он лишь подвел жирную черту под своими многолетними размышлениями, над которыми непрестанно размышлял всю жизнь, пытаясь заставить размышлять с собой и все человечество. В конце книги писатель со скрытой скорбью признался, что возможности следить за развитием столь животрепещущей темы не имеет, так как это уже «за пределами жизненных сроков автора». Видимо, сейчас за развитием живучего еврейского клеща Александр Исаевич наблюдает с небес в подходящей для себя компании.
Один из любимых писателей и друзей Солженицына Владимир Солоухин в своей предсмертной книге «Последняя ступень» посетовал, что «последний шанс Европы и человечества» Гитлер не до конца разобрался с еврейским вопросом. Не до конца, не до конца. Вопрос остается открытым, российская собака по-прежнему болеет... Когда-то характерную зоологическую особенность своеобразной российской фауны очень точно подметил опять-таки Бродский: «Но счастливое пение крыс, как всегда, над Россией звенит».
«ВРАТЬ МЕНЬШЕ ЧЕМ В ДВА РАЗА СОЛЖЕНИЦЫН НЕ УМЕЕТ»
Главный солженицынский труд, многотомный «Архипелаг ГУЛАГ», который, как к нему ни относись, все равно останется одним из литературных памятников ушедшего столетия, попал ко мне еще о студенческу пору, как сказал бы Александр Исаевич. Роман в самиздатовской рукописи ходил по рукам, его бережно и нежно из рук в руки передавали, читать не мог никто. Я же обломалась, наверное, быстрее прочих — на втором абзаце первой главы первой части.
«Те, кто едут Архипелагом управлять, — попадают туда через училища МВД. Те, кто едут Архипелаг охранять, — призываются через военкоматы. А те, кто едут туда умирать, как мы с вами, читатель...». Мне было тогда 19 лет, и умирать совершенно не хотелось, даже при содействии такого уважаемого человека, как Александр Солженицын...
Умирать вместе с Солженицыным я поехала только через несколько лет, предварительно одолев, пусть и не без мучений, его «Матренин двор», «Один день Ивана Денисовича», «Случай на станции Кречетовка» и довольно отвратительные мемуары «Бодался теленок с дубом», в которых Александр Исаевич сводил счеты со всеми, кто его обидел.
Засев наконец читать проклятый «Архипелаг», я довольно быстро поняла, что именно меня поразило и вогнало в оцепенение несколько лет назад. Авторская интонация. Наверное, так разговаривают влюбленные в своих жертв маньяки... Собственно, самое жуткое в «Архипелаге» — специфическая подача текста. Никогда больше, какие бы книги мне ни доводилось читать, я не испытывала во время чтения такого сильного упадка сил, страха и отвращения. «Человек, неподготовленный к насилию, всегда слабее насильника», — писал Солженицын. Александр Исаевич знал об этом очень хорошо и всегда обращался со своим читателем, как сильный со слабым. В этом и состоял его главный литературный прием.
Легко представить, с каким наслаждением он над «Архипелагом» работал. Это был роман его жизни, хотя бы потому, что большего количества жертв на единицу текста представить невозможно.
На мой радикальный взгляд, Александр Исаевич был малограмотным человеком и, как следствие, образованных людей не любил. Термин «образованщина», придуманный им, возник не на пустом месте. В математике он, наверное, разбирался неплохо, хотя после ознакомления с его поэтическим наследием я уже начинаю сомневаться, но оценить многие культурные явления ему не позволяла не только банальная зависть, но и элементарное незнание ряда вещей. Плюс, конечно, поразительное отсутствие вкуса.
Решив стать великим русским писателем, Солженицын оседлал глагол и начал им жечь сердца людей. Но, как человек с высшим техническим образованием, остался верен цифре, поскольку был убежден, что буква несравнима с цифрой по силе воздействия. Когда же цифр много, буквы вообще заканчиваются...
Многие до сих пор недоумевают, зачем Солженицын так сильно переборщил с числом жертв, угробленных сталинскими репрессиями. Цифра в 66,7 миллиона репрессированных не нашла никакого подтверждения не только в советских архивных источниках, но и в антисоветских. «Врать меньше чем в два раза Солженицын не умеет», — злобно заметил кто-то из его оппонентов...
Неужели для полноценного изображения ужасов тоталитаризма нужно, чтобы умерло побольше? Что это меняет в самой государственной системе, если погибло не 66 миллионов, а 30? Да даже если 20? Если рассматривать за каждым из погибших живую человеческую историю, то количество перестает быть таким уж важным, если же работать с живой человеческой историей как с фактажом, численность является основным аргументом.
Солженицын работал с фактами, при том, что создавал «Архипелаг» не по архивным документам, а якобы по рассказам и воспоминаниям заключенных, прошедших сталинскую мясорубку. Но именно людей-то в «Архипелаге» как раз и нет. Единственный человек во всем этом безбрежном океане смерти — автор. Все остальное обрушивается на читателя списками, перечнями, номерами, косточками, мясом, трухой, ошметками человеческого сырья и кусками сырого текста.
Иногда в своем инквизиторском запале Александр Исаевич совершенно теряет чувство меры: «Бессонница — великое средство пытки, не оцененное Средневековьем и совершенно не оставляющее видимых следов»... «Одиночество подследственного — вот еще условие успеха следствия»... «Великолепное достоинство ночных допросов заключается в том»... Плюс совершенно омерзительное солженицынское слово: «Можно». «Можно гасить окурки об кожу подсудимого...», «Можно заставить подсудимого стоять на коленях: чтоб не присаживался на пятки и спину ровно держал. А то и просто заставить стоять»... «В виде варианта заключенного можно сажать на высокий стул вроде лабораторного, так чтобы ноги его не доставали до пола, они хорошо тогда затекают. Дать посидеть ему часов 8-10...».
Я однажды подумала, что местами «Архипелаг ГУЛАГ» напоминает книгу людоеда о вкусной и здоровой пище с невероятным количеством рецептов. Но то, как странно и не по-людски обращается Солженицын со словом, описывая невозможные для человеческого восприятия вещи, еще полбеды. Все эти его «великолепно», «прекрасно», «забавно», здорово бьют по глазам и нервам, но Бог с ним. В конце концов, у этого человека с железными нервами был свой кодекс — жить не по лжи... Да и «Архипелаг» — не только рассказ людоеда о жертвах. Местами этот бездарный текст являет собой ценное пособие для пламенного революционера.
«Что надо, чтобы быть сильнее следователя? Надо вступить в тюрьму, не трепеща за свою остальную теплую жизнь. Надо на пороге сказать себе: жизнь окончена, немного рано, но ничего не поделаешь. На свободу я не вернусь никогда. Я обречен на гибель. Близкие для меня умерли — и я умер для них. Тело мое с сегодняшнего дня для меня бесполезное, чужое тело. Только дух мой и моя совесть остаются мне дороги и важны...».
К каким будущим Павкам Корчагиным и Олегам Кошевым обращался Солженицын в подобных абзацах в 1967 году? Какие лагеря пытался разглядеть своим пророческим оком в одном из главных своих бестселлеров? Каких стойких и человеколюбивых революционеров надеялся вырастить своими трудами? Каких еще жертв нужно было беспокойному красному колесу?
«МОЖЕТ, У БЕРИИ Я ВЫРОС БЫ КАК РАЗ НА МЕСТЕ?»
Сейчас уже не тайна, что материал для «Архипелага» Солженицын добывал как из чужих воспоминаний и своего «забавного» лагерного опыта, так и из других источников. Основной источник указал соратник Солженицына, скрывавший у себя рукопись романа, — бывший власовец и сотрудник идеологического аппарата геббельсовского министерства пропаганды диссидент Леонид Самутин. Самутин возлагал определенные надежды на литературные опыты Солженицына, надеясь, что «Архипелаг» «заварит кашу» и нанесет удар по коммунистическому режиму, но здорово разочаровался после прочтения книги. Его смутила не только концентрация данных, но и их достоверность...
«Боже, как они мне знакомы! Еще с тех времен, когда я занимался пропагандой во власовской армии и нас усиленно питали материалами из геббельсовского министерства. Да и в вермахте не было батальонной библиотечки, в которой бы не валялись тощие брошюрки о «большевистских зверствах». В них в разных комбинациях цитировались достижения безымянных гениев статистики, с предельной точностью знавших все о стране, где они никогда не были и о которой за всю жизнь не прочли ни одной путной книги. Но кто поверит в эту туфту? Из каких шепотков на нарах слышал это Исаич, а потом силой своего авторитета попытался возвести в ранг непреложной истины?».
Страшная вещь — авторитет... Я нисколько не удивляюсь, что Владимир Путин наградил Александра Солженицына Государственной премией, но меня несколько смущает Нобелевская, которую Солженицын получил с формулировкой: «За нравственную силу и следование гуманистическим традициям русской литературы».
«Я приписывал себе бескорыстную самоотверженность. А между тем был вполне подготовленный палач. И попади я в училище НКВД при Ежове — может быть, у Берии я вырос бы как раз на месте?» («Архипелаг ГУЛАГ», ч. 1, гл. 4). Александру Исаевичу не повезло попасть в училище НКВД, вместо этого он попал в мировую литературу. Свой скрытый, так до конца и не раскрытый талант он пронес через всю жизнь. Не знаю, потерял ли что-нибудь от этого НКВД, но мировая литература не потеряла ничего. В отличие от госструктур в ней, к счастью, царят иные, не писанные людьми законы.
Говорят, время солженицынских книг еще наступит... Я думаю, оно никуда и не уходило — время его книг. Их читали и читать будут, как читают сейчас — историки, литературоведы, узколобые патриоты, революционные фанатики, воинствующие ксенофобы и возрождающиеся христиане. Но эпоха Александра Солженицына — великого фантазера, гениального мифотворца и талантливого артиста — закончилась навсегда. Во всяком случае, для меня. 3 августа 2008 года в 23 часа 45 минут по московскому времени.
Мир праху его.