А дальше неизвестность …

Евгения Альбац: Один из последних номеров The Economist — самого авторитетного бизнес-издания мира — вышел под заголовком «Коллапс обрабатывающей промышленности». Без знака вопроса — как констатация уже свершившегося факта. Чего еще ждать?

Видео дня

Андрей Илларионов: Для того чтобы представить масштаб происходящих событий, надо вернуться немного назад и посмотреть, через какие стадии кризиса мы уже прошли. Этих стадий было уже три.

Первая стадия: с августа до примерно середины октября прошлого года, с пиком в сентябре — финансовый кризис. Именно тогда произошло несколько банкротств крупнейших финансовых учреждений Соединенных Штатов Америки. Именно тогда происходило существенное падение индексов фондовых рынков. Именно тогда обнаружились и проблемы в коммерческих банках. Но уже с конца октября падение фондовых индексов на биржах мира практически не происходит. Восстанавливается кредитоспособность банков и в целом кредитной системы. И аналитики, глядя на реальные балансы коммерческих банков, говорят: денег в банковской системе достаточно. Причем и Соединенных Штатов Америки, и Европы, и России. Так что в краткосрочной перспективе, судя по всему, проблем у банковской системы не будет.

Евгения Альбац: Хорошая новость…

Андрей Илларионов: Не совсем. Есть долгосрочная проблема, которая связана с тем, что капиталы многих крупнейших банков мира существенно уступают активам, то есть тем кредитам, которые эти банки выдали. Для европейских банков, и даже для швейцарских банков, это соотношение является совершенно фантастическим — 30:1. То есть кредитов выдано в 30 раз больше, чем собственный капитал банка. И это означает, что в случае невозврата кредитов эти банки оказываются перед угрозой банкротства. Пока этого еще не происходит. И поэтому мировая банковская система замерла в ужасном ожидании: произойдет или нет, и если произойдет, то где и когда, и в каких масштабах. Хотя в некоторых странах, как, например, в Исландии, частично в прибалтийских странах и в Венгрии, банкротства уже случились.

Но в целом название «мировой финансовый кризис» на данный момент неадекватно ситуации.

Евгения Альбац: Вторая стадия?

Андрей Илларионов: Вторая стадия: ноябрь–декабрь 2008 года, экономический кризис. В ноябре выяснилось, что финансовый кризис привел к радикальному сокращению промышленного производства, причем к сокращению — фактически на пределе исторических рекордов, установленных ранее для многих стран. Среди отраслей, где падение было особенно резким, оказалась прежде всего черная металлургия. Она была первой. Дальше сокращения в химии и нефтехимии. И на третьем месте — машиностроение. В декабре продолжилось резкое сокращение черной металлургии. Декабрь был, видимо, месяцем максимального спада металлургического производства в мире. Хотя еще раз подчеркну, что в разных странах индивидуальная динамика этих трендов оказалась разной.

Евгения Альбац: Но сегодня все говорят прежде всего об обрабатывающей промышленности.

Андрей Илларионов: Да, в январе кризис, судя по всему, перешел в третью стадию: в лидеры падения вышло машиностроение. Машиностроение сокращается во многих странах мира, не только в России. Оно сокращается и в Соединенных Штатах, и в Европе, и в Японии, и на Тайване, и в Китае. Причем сокращается резко, темпами, которые, как выяснилось, превысили темпы сокращения металлургического производства... Когда на Украине за 7 месяцев металлургия упала на 33% — это воспринималось как абсолютная катастрофа, аналогов которой ни на Украине, ни в других странах мира не было. Но то, что произошло в январе, оказалось просто пробивающим любые ожидания и любые предположения. В России машиностроительное производство рухнуло за один месяц на треть. А за 7 месяцев машиностроительное производство упало на 63%, то есть на две трети. Таким образом, весь рост промышленного производства, достигнутый после августа 98-го года, ликвидирован. Никогда ни в истории нашей страны, ни в истории других стран таких темпов падения производства не наблюдалось.

Евгения Альбац: Чем же можно объяснить, что индекс промышленного производства в России упал столь резко — на 16%, тогда как в Великобритании, по данным The Economist, на 4,4%, в Германии — на 6,8%, в Японии — на 12%. Правда, на Тайване еще больше — 21,7%?

Андрей Илларионов: Это хороший вопрос. И не просто хороший вопрос, это вопрос, на который нельзя ответить — нет пока достаточной информации. Одно понятно: катастрофа с машиностроением не связана с динамикой цен на нефть. Вот это я хотел бы, насколько это возможно, четко и определенно заявить. Как мы хорошо знаем, в течение последних 10 лет у нас была интенсивная дискуссия по поводу роли энергетики в целом и нефти в частности в экономическом, политическом, институциональном и прочем развитии страны. Точки зрения хорошо известны. Крайние позиции примерно такие: нефть, газ и т.д. — это мотор и ресурс экономического роста, другая позиция — это препятствие для экономического роста. И в промежутках между этим — разные варианты. И некоторые прогнозы российского экономического кризиса обосновывались, в частности, на динамике мировых цен и, соответственно, российских цен на нефть. Выяснилось, что нефть не виновна. По крайней мере, в таких темпах экономического спада и в такой структуре экономического спада. Цена на нефть по сравнению с пиком в июле прошлого года упала в 3–3,5 раза. При этом объемы производства нефти практически на том же уровне, что были полгода назад, что год назад — сокращение на десятые доли процента. И это сокращение наблюдалось последние два года, то есть до начала кризиса. Причем всю осень и два первых месяца зимы мировые цены на нефть составляли в районе $50 за баррель, то есть примерно на уровне среднегодовой цены 2007 года, когда в России был экономический рост под 8% ВВП. Так что первый вывод: нефть ни при чем.

Дальше — говорят о проблемах с платежным балансом. Но платежный баланс по текущим операциям у нас по-прежнему положительный. Это правда, он немножко сократился. Тем не менее он по-прежнему остается положительным — настолько положительным, что невозможно каким-либо образом связать его с промышленным спадом в России. Дальше — макроэкономическая политика: надо признать, в течение 10 лет, несмотря на всю критику, которую и я, и многие другие коллеги высказывали, все же в целом макроэкономическая политика проводилась на достаточно приличном уровне.

Тогда почему же российский кризис оказывается столь заметно более глубоким, настолько более резким, чем в других странах?

Евгения Альбац: Ну не томите… Почему?

Андрей Илларионов: Проблемой является не макроэкономическая политика и не конъюнктура цен — проблемой является институциональная база. За последние 5–6 лет произошла существенная деградация институциональной структуры российской экономики, связанная с правами собственности, с отсутствием независимого суда, с принятием решений, основанных не на экономической эффективности, а на политической целесообразности. Собственно, в другой форме, но мы это уже переживали в Советском Союзе — брежневский застой, это был результат загнивания институтов советской власти. Схожий процесс мы наблюдаем и сейчас.

Евгения Альбац: Другими словами, среда, в которой существует экономика и промышленность, в частности, крайне некомфортна. Главная задача всех последних лет была — застраховать риски: от наезда налоговиков, от захвата рейдерами, от «докторов» в погонах разного рода. Пока были дешевые деньги — хватало и на покрытие рисков, и на закупку сырья, и на социалку рабочим. Как только произошло кредитное сжатие, худо-бедно выстроенная система перестала работать. Поставщик опоздал с комплектующими — а суда на него нет, банк требует вернуть кредит, а другого нет, «крыши» берут как будто завтра апокалипсис, а правоохранителей, которые могли бы от них защитить, нет. Одна из важнейших работ последнего десятилетия — работа Оливера Харта о том, что мир живет в условиях неполных контрактов, то есть контрактов, в которых все не пропишешь, и в суд с ними не пойдешь. Следовательно, доверие между субъектами рынков — экономических, политических — становится важнейшим институтом. Если этого доверия нет — а в условиях нашей жизни, когда обмануть, надуть является способом выживания, его нет по определению, а привычные связи тоже перестали работать — все и валится. Так?

Андрей Илларионов: Одно очевидно: тот факт, что страны старого капитализма — Европа и особенно Соединенные Штаты Америки — оказались в значительно меньшей степени подвержены кризису, является отражением того, что их институциональная структура является гораздо более зрелой, более развитой и более гибкой, более приспособленной к экономическому кризису, чем российская. Когда пришел кризис, российская институциональная структура оказалась неспособной оказать какое-либо сопротивление: экономика отреагировала максимальным сокращением производства.

Евгения Альбац: Промышленность — это рабочие места. Как глубоко будет падать? Где — дно?

Андрей Илларионов: Честный ответ на этот вопрос никто вам дать сегодня не сможет. Все прогнозы живут сейчас в лучшем случае месяц–полтора, а в некоторых случаях — две–три недели. Скорость развития кризиса в мире, и в нашей стране в особенности, такова, что традиционные методы отслеживания этого «цунами» не годятся.

Евгения Альбац: А вариант, при котором вдруг этот кошмар закончится и опять наступит счастье, — существует?

Андрей Илларионов: В смысле возобновление экономического роста?

Евгения Альбац: Хотя бы падение остановится...

Андрей Илларионов: Я вам больше скажу: это уже случилось.

Евгения Альбац: Где?

Андрей Илларионов: В целом ряде стран — в Европе, в Китае — возобновился рост производства стали. В Китае рост идет уже последние два месяца. Он идет очень быстрыми темпами. Вслед за Китаем начался более медленный, с более низкого уровня рост производства стали в Европе.

Евгения Альбац: И что дальше?

Андрей Илларионов: Не знаю. И никто не знает.

Автор - директор Института экономического анализа (Москва), старший научный сотрудник Института Катона (Вашингтон). В 2000–2005 годах был советником по экономике президента РФ.