Видео дня
Полтава. Имперская эстафета
300-летие Полтавской битвы (по старому стилю 27 июня 1709 г.) — дата, как ни странно, нераскрученная в нашей культурно-мифотворческой традиции. В результате этого в неформальной, но существующей в общественном сознании иерархии наших великих национальных побед Полтавское сражение занимает более скромное место, чем Ледовое побоище, Куликовская битва и Бородино.
Между тем, битва на Чудском озере — вполне себе локальная драка, одна из многих и не самая большая в то зажигательное время и в том веселом, пограничном между Новгородом, Литвой и Орденом районе, и представляет собой не что иное, как продукт успешного пиара, основанного на брендовом имени Святого Александра Невского и гениальном фильме Эйзенштейна на музыку гениального Прокофьева.
Куликовское поле — оно, конечно, да. Здесь масштаб сражения не преувеличен. Но вот с историческим значением сложнее. Действительно славная победа была и вправду одержана, но не над всей Ордой, а над частью ее во главе с «нелегитимным» выскочкой Мамаем. «Легитимный» же хан Тохтомыш с глубоким удовлетворением и благодарностью воспринял эту победу русского оружия и добил Мамая. После чего, обретя вновь всю полноту власти в Орде, пошел на Москву и, как было написано в советских школьных учебниках, «обманом» (вот мерзавец!) захватил ее. Случилось это всего через два года после Куликовской битвы. И еще 100 лет после Куликовской битвы Великий князь Московский оставался вассалом хана и платил ему дань.
Наконец, Бородино. Великое сражение, великая гордость, великая — и на сей раз совершенно обоснованная — национальная романтическая легенда.
Может быть, самая красивая русская легенда вообще.
Ментики, доломаны, кивера. Шпоры, сабли, эполеты. Багратион, Раевский, братья Тучковы. «Все они — красавцы, все они — таланты, все они — поэты».
Тонкие и благородные — совсем, до боли, до кома в горле, нездешние — лица глядят с портретов в Эрмитаже.
Все так. Но битва ведь не была выиграна, и Кутузову пришлось оставить Москву, отдать ее Наполеону. Сделано это было вынужденно. И, как показали дальнейшие события, разумно, но факт остается фактом. И если бы главным начальником тогда был не Александр Павлович, а Иосиф Виссарионович, он бы, в соответствии со своим приказом № 227 от 28.07.1942 г. («Ни шагу назад!»), расстрелял Михаила Илларионовича как изменника Родины.
Теперь вернемся к Полтаве. Это была действительно большая победа, решившая исход очень важной войны и сопоставимая по своему историческому значению с крупнейшими сражениями Второй мировой войны.
Прежде всего, русской армии противостоял реально могучий противник. Шведская армия была тогда непобедима. Она славилась отличной выучкой и обладала огромным опытом. Благодаря дисциплине и стойкости шведской пехоте не было равных в штыковом бою. Яростной мощью лобового удара она напоминала македонскую фалангу.
Руководил этой армией выдающийся полководец. «Последний викинг». Бесстрашный, стремительный, интуитивный. Употребляя футбольный жаргон, «видевший поле». Быть может, не великий стратег, но несомненно талантливый тактик, усвоивший на сто лет раньше девиз Наполеона: «Сила армий, как в механике, определяется массой, умноженной на скорость».
Конечно, в Полтавской битве силы были не равны: русских было больше, по разным оценкам, в полтора-два раза, и у них были укрепленные позиции и артиллерия, а шведов было меньше, и они шли в атаку на русские редуты с одним стрелковым оружием. Но это заслуга полководца — заставить неприятеля принять бой в невыгодных для него условиях. Подобно тому же Наполеону, победитель по характеру и максималист Карл ХII слишком уверовал в свою звезду. Он азартно заигрался и позволил еще одному победителю, Петру, загнать себя в ловушку. Он проиграл битву еще до ее начала.
Но бой есть бой, дело живое, сколько таких, уже проигранных сражений, Карл поворачивал силой воли, таланта и удачи в свою пользу! На сей раз ни воля, ни талант его не покинули, но удача отвернулась. Ко всему прочему за полторы недели до решающей схватки он был, как Ахиллес, поражен в пятку. В роли Париса выступил некий безымянный казак. Позже другие казаки, уже «белые», или, наоборот, «червоные», уж и не знаю, словом, мазеповы, героически тащили Карла на себе, спасая от плена. И спасли. А тогда, во время жесточайшего боя, когда русский свинец хлестал по шведским батальонам, Карл на носилках оставался в самом пекле, и смерть его пощадила, хотя забрала всю его личную охрану.
Но и Петр был в пекле. Он носился под огнем, пришпоривая свою Лизетт. Тоже, словно заговоренный. Одна пуля пробила царскую шляпу, другая попала в седло. Ну а третья вроде бы как отскочила от нательного креста. Это, впрочем, ничем не подтверждено и, по всей видимости, придумано самим Петром, который, сознавая масштаб им свершенного, лично и очень профессионально до самой смерти обеспечивал «правильные» интерпретации всего, что связано с Полтавой, и отсекал «неправильные». Легенда про пулю-дуру и нательный крест была чудо как хороша в плане сакрализации как битвы, так и роли царя в ней.
Петр Великий стал великим после Полтавы. Он прорубил окно в Европу с плотницким топором в одной руке и шпагой в другой. Он извлек все уроки из страшного, позорного (и там шведов было меньше, их всегда было меньше) разгрома под Нарвой. Извлек так, как умел.
Изнасиловав свою страну, он заставил ее родить регулярную армию, умевшую воевать. То была уникальная армия — набранная из рабов. Египет, Рим, армии феодальной Европы такого не знали. Не доверяли оружие рабам. Но в России куда же деваться, когда солдат набирать надо, а в стране одни крепостные — не освобождать же их, в самом деле?
Социальный состав русской армии, рожденной при Петре, вылепил ее лицо. Причем — раз и навсегда. Современные эксперты отмечали, что русский солдат храбр в бою, вымуштрован и неприхотлив. Но при этом безынициативен, и командиры о нем не заботятся, отчего — высокий уровень необязательных потерь. Французский генерал на русской службе Д’Альбон писал в январе 1709-го, за полгода до Полтавы: «Я не видел более прекрасной пехоты, лучше обученной, дисциплинированной и более выносливой во всех трудах войны. Но беда в том, что ее берегут не больше, чем мух».
Эта армия победила Карла XII. Спустя сто лет — Наполеона. Спустя двести с лишним лет — Гитлера.
Теперь этой армии больше нет. Она умерла, и откачать ее невозможно. Она — труп. И либо возникнет принципиально другая армия, либо не возникнет никакая.
Поскольку нет больше рабства, и, главное, больше нет, и уже не будет, неограниченного людского ресурса, которой раньше был всегда и составлял базовую, сущностную основу той армии.
Как нет и уже не будет империи, обязательной и важнейшей составной частью которой была та армия. Империя тоже умерла, и ее тоже не возродить. Имперские амбиции еще можно, даже имперскую идеологию — пожалуйста, а империю — уже нельзя.
А ведь и ее создал Петр. И она рождалась под Полтавой, под великодержавный грохот русских батарей. И ее столица — вместе с ней. Только-только поставленный на болотах Санкт-Петербург, который Петр нежно называл «парадизом» исключительно из уважения к собственным трудам и из ненависти к Москве, был маленьким прифронтовым городком и только после Полтавы «перед новою столицей склонилась древняя Москва…».
А что же бедная Швеция?
Карл XII, проиграв разом битву, кампанию и войну, передал Петру имперскую эстафету и сошел со сцены. А шведы, помаявшись, постарадав-погоревав века эдак с полтора о своем блистательном прошлом и скучноватом настоящем, утерли слезы и успокоились. А еще чуть погодя почесали свою шведскую репу, прикинули свой шведский хрен к носу да и возблагодарили Петра за его победу, Карла за его поражение, а ироничного протестантского Бога за то, что каждому воздал так, как посчитал нужным.
И благодарят до сих пор.
Хотя иногда бесенята в глазах пляшут. Все-таки потомки викингов.
