Петр Вайль: "Последний трубадур"

Симоне написал для сиенского Палаццо Пубблико - муниципалитета - огромную фреску “Маэста” (Мадонна на троне со святыми и ангелами). Сакральная тема в светском учреждении - вовсе не уподобление гражданского здания собору, а напоминание о мудрости и справедливости принимаемых решений. В сиенском кафедрале уже была “Маэста” ДуччодиБуонисенья (сейчас она в Музее собора) - и новая составляла ей пару, подчеркивая общие цели духовной и мирской властей. Для непонятливых на ступенях трона слова: “Возлюбленные Мои, помните, что благочестивые молитвы, с которыми обращаетесь ко Мне, будут услышаны; но, если сильных мира сего одолевают слабости, отягощая их грехом и позором, тогда молитвы ваши не помогут этим людям, не помогут тем, кто предает Мою землю”.

Видео дня

На раме внизу - надпись опять-таки от имени Богоматери, которая заканчивается так: “Рукой Симоне Сиена изобразила Меня”. С этого момента и надо вести отсчет Симоне Мартини.

Быть может, до тех пор он не решался высказаться со всей откровенностью: надо было наработать авторитет. Признание и престижный заказ прибавили смелости проявить свой вкус. Так или иначе, “Маэста” явила того Симоне, которым он оставался почти три десятилетия, до своей смерти в 1344 году.

Все выписано предельно тщательно: исследования показали, что Симоне даже в стенных росписях работал маленькими кистями, словно миниатюрист, - очень медленно. Да еще вставлял в стену кусочки цветного стекла.

Главное: Мадонна в “Маэста” - такая светская, что Джотто бы перекрестился, увидав. В элегантном зеленовато-золотистом вышитом платье с накидкой она выглядит королевой, а нарядные ангелы и святые - ее придворными. Не Богоматерь, а какая-то Джиневра из артуровских легенд.

Через два года приглашенный к неаполитанскому, по своему духу и этикету - французскому, двору Роберта Анжуйского, Симоне продолжает эту светскость, ставя новую веху в европейском искусстве, создав первую мирскую икону в Италии, да еще с явным политическим “месседжем” (хранится в музее Каподимонте в Неаполе).

Роберт получил корону из рук своего старшего брата Людовика, который отказался от трона, выбрав монашескую жизнь, вступив во францисканский орден и став епископом Тулузским. Алтарь, созданный Симоне, призван был на церковном уровне подтвердить легитимность власти короля: он не узурпировал корону, а принял ее от брата. Это и изобразил Симоне Мартини - двух рыцарей: одного большого коронующего, другого маленького коленопреклоненного.

В алтарной пределле из пяти сцен в четвертой - “Отпевании св. Людовика Тулузского” - явлена роскошная церемония, чего в действительности не было: его похоронили очень скромно. Но Симоне, во-первых, нравилась роскошь, во-вторых, тогда так было нужно, и он это выучил твердо. Ведь непосредственно перед Неаполем была роспись в Ассизи.

Капелла в Нижней церкви Сан-Франческо - главное достижение Симоне Мартини. По крайней мере, из доставшихся нам. В Сиене, Орвието, Пизе, Неаполе - отдельные работы. В Авиньоне - остатки бледных штрихов, имеющих лишь историческую ценность. А в Ассизи - целая капелла с житием св. Мартина: десять эпизодов, плюс изображения отдельных святых, да еще витражи.

Ассизская базилика делится четко надвое: сумрачная Нижняя церковь, светлая Верхняя. Подъем по непростому маршруту через разные лестницы из Нижней в Верхнюю - перемещение из мрака к солнцу. Наверху почему-то не следят за уровнем шума - видно, больше места, меньше святости. Внизу, как только шепот, бормотание, переговоры вполголоса превышают предписанную норму, тут же через громкоговорители звучит голос: “Silenzio, perfavore!” Однажды мы были там в Страстную пятницу, и в центре Нижнего храма к лежащей статуе Иисуса Христа поочередно подходили богомольцы, а вечером ее подняли и понесли к кафедральному собору. Еще этажом ниже, у гробницы св. Франциска, - люди с Евангелиями и гимнами: в медитации. Здесь и не надо ничего объявлять: тишина соблюдается сама собой.

Во всей этой тусклой святости Нижней церкви как светлое пятно (правда, свинцовые белила за века потемнели, увы) - капелла св. Мартина с куртуазным, французским, рыцарским Симоне Мартини.

Здесь он - стоит повториться - и самовыражался, и выполнял как минимум социальный, если не прямой идеологический заказ.

Св. Франциск умер почти за век до этого (в 1226 году), и за минувшее столетие францисканский орден изменился сильно. Уже непосредственный преемник святого, брат Илья, зажил с нескрываемой роскошью. Последователи продолжили. Внутри ордена шла борьба спиритуалов и конвентуалов: последние стали одним из богатейших монашеских братств Европы. Спиритуалы, боровшиеся за заветы нищенства, провозглашенные св. Франциском, резали глаз живым укором. К тому времени, когда Симоне работал в Ассизи, папа Иоанн XXII издал несколько булл, отрицающих идею принципиальной бедности Христа.

Да, действительно, Иисус никогда не просил милостыни - а это было главным источником существования францисканцев “первого призыва”. Богослов и поэт Жан де Мен, автор “Романа о Розе”, писал: “Ни в одном законе не писано, будто Иисуса Христа, странствующего с Его учениками, видели побирающимся... Крепкий телом человек, коли у него нет средств, должен зарабатывать на жизнь своими руками, даже если он принадлежит к духовному званию или желает служить Богу”. Суть проповедей св. Франциска стушевывалась перед наглядным попрошайничеством, оскорбляющим взор труженика.

Однако францисканская идея бедности, отсутствия собственности и своего жилья легко вычитывалась из Евангелия. Отправляя апостолов возвещать слово Божие, Иисус регламентирует обмундирование посланцев: “Ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха” (Мф. 10:10). Впрочем, есть разночтения. У Марка: “...Ничего не брать в дорогу, кроме одного посоха... обуваться в простую обувь и не носить двух одежд” (Мк. 6:8-9). У Луки: “...Ни посоха, ни сумы... и не имейте по две одежды” (Лк. 9:3). Если суммировать, получится, что запрет на сменку и суму восприняли все, а самым либеральным оказался св. Марк: можно посох и обувь.

Капеллу св. Мартина заказал кардинал ДжентилеПартине да Монтефьоре, папский легат в Умбрии, один из основных гонителей спиритуалов да к тому же близкий к Анжуйскому дому.

Понятно, как развернулся со своим рыцарством и изыском Симоне. Ведь нобилем и воином был и герой - св. Мартин Турский. Сам выбор рыцаря-святого, а не народного святого, как в житии св. Франциска работы Джотто в Верхней церкви, всего этажом выше и четвертью века раньше, - характерен и для наступившего времени, и для автора фресок.

Св. Мартин родился в IV веке в Паннонии (нынешней Венгрии), служил офицером в Галлии, там поделился плащом с мерзнущим нищим - поделился буквально, разрезав мечом, - частый сюжет у живописцев Возрождения. Потом стал отшельником, после епископом, крестил язычников-кельтов. Его житие, составленное Сульпицием Севером, стало образцом для сотен позднейших агиографий и долго было вторым после Евангелия источником христианского знания. Во Франции и Германии св. Мартин - общенародный святой. Когда он умер, хотя стоял ноябрь, запели птицы и зацвели цветы. Заметим: плащ, аскеза, птицы - общее со св. Франциском.

В сцене “Христос является во сне св. Мартину” Мартин пребывает почти в роскоши (вопреки житию святого). Больше всего живописной площади уСимоне занимают одеяло, сундук и занавес - все богато и вычурно отделанное, все по моде того времени.

В сцене “Посвящение св. Мартина в рыцари” художник воспользовался возможностью показать придворный быт и ритуал. Император Юлиан опоясывает Мартина мечом, на него одевают шпоры. Предположительно, сам Симоне Мартини был возведен в рыцарство королем Робертом, так что не исключено, что здесь изображена подлинная церемония неаполитанского двора.

Церемониал посвящения в рыцари сформировался к XII веку. Состоял он из четырех этапов: исповедь и ночное бдение над оружием, причастие, вручение оружия, празднество. У Симоне - третья часть: вооружение посвященного. За кадром остается ритуал colee из того же этапа - сильный удар кулаком или ребром ладони по основанию шеи нового рыцаря (позже, в наше время тоже, это превратилось в легкое прикосновение клинком к плечу). Можно предположить, что кардинал Монтефьоре и художник решили не показывать святого, получающего по шее.

Зато есть начало четвертой части церемониала - празднества: музыканты уже тут. Один из них - тот, что с двумя дудками во рту - определен экспертами как венгр: возможно, это след путешествия Симоне в Буду в свите кардинала Монтефьоре. Как раз в начале XIV века к власти в Венгрии пришла Анжуйская династия (а в Ужгороде надолго воцарились неаполитанские графы Другеты).

Но самый любопытный персонаж - в сцене “Чудо воскрешения мальчика”. На фоне зубчатой башни, в которой угадывается тогдашний облик сиенского Палаццо Пубблико (хотя чудо произошло в Шартре), стоят два рыцаря. Один из них, неказистой внешности, с опущенными уголками губ, крайне скептически глядит на чудо - так, что второй смотрит на него с неодобрительным удивлением. Многие знатоки считают, что непригожий скептик в синей шапке - автопортрет Симоне Мартини. Петрарка ведь назвал его “выдающимся, но некрасивым живописцем”.

Вся капелла св. Мартина - результат сближения рыцарства и духовенства. Крестовые походы XI-XIII веков стали показательным проявлением христианской доблести. Францисканцы занимались вербовкой воинов.

Хотя и тут явное противоречие - ведь св. Мартин отказался воевать, что изображено в одной из сцен в капелле: она и называется “Отречение от оружия”. История из жития святого увлекательна.

“Перед битвой с алеманнами Мартин выступил вперед и смело сказал своему военачальнику: ‘Кесарь! Доселе я служил у тебя в коннице, но теперь позволь мне вступить на служение Богу. Я - воин Христов и посему не должен более сражаться за тебя’. - ‘Ты - трус, Мартин, - с упреком отвечал разгневанный Юлиан. - Завтра состоится битва. И вот, страх битвы, а не страх Божий заставляет тебя уклоняться от службы’. Но Мартин смело продолжал: ‘Если ты принимаешь мое отречение за трусость, а не за верность, то поставь меня завтра одного без всякого оружия в самом опасном месте битвы. Тогда ты увидишь, что без всякого оружия, с одним только именем Христа и знамением Его святого Креста, я безбоязненно буду наступать на ряды неприятеля’. - ‘Пусть будет так’, - сказал Юлиан и приказал отдать Мартина до следующего дня под стражу. На другой день алеманны при виде прекрасно устроенного войска Юлиана отправили к нему для мирных переговоров послов с предложением полной покорности. Мир был заключен. После сего Мартин был освобожден от своей военной присяги и поспешил немедленно оставить войско”.

На фреске Симоне святой еще в рыцарском облачении, но держит уже не меч, но крест. В общем, он хоть и является покровителем воинов, по-настоящему должен бы считаться небесным патроном хиппи и прочих пацифистов, но дело ведь всегда в трактовке, решительно зависящей от времени.

Зато мирным и благостным выглядит окружающий базилику Сан-Франческо город Ассизи: весь - из светлого камня. Разместившийся на склоне горы Субасио его средневековый центр - один из самых нетронуто сохранившихся в Европе. Какое количество писавших о нем начинали так: “Кажется, время тут остановилось”. Пошлость материализовалась: вокзал в Ассизи без часов, - нигде такого не видал. Бог знает, может, и впрямь здесь время должно течь по-особому.

По улицам взбираешься по-альпинистски, утешая себя тем, что потом-то непременно двинешься под уклон, но за спуском - новый подъем, однако вознагражденный красотами. Фасад кафедралаСан-Руфино - бело-розовый пряник. Чудный образец романской архитектуры: примитив лучшего вида - как детская игрушка или сласть. Продолжая кулинарную тему: в лавках продается местный сыр с трюфелями и красным перцем - Viagrad’Assisi, остроумно.

В церкви Санта-Кьяра - крест, который когда-то заговорил с Франциском. С тех пор молчит. Тут же - листочки с молитвой, составленной будущим святым в 1206 году, после того как он услышал слова, исходившие от креста: “Франциск, иди и восстанови дом Мой”. Тексты на разных языках. Русского перевода в церкви нет, но он приведен в книжке, продающейся в магазине Францисканского общества. Издано в Москве в 1995 году. “Всевышний Боже славный, освети тьму сердца моего и дай мне истинную веру, ясную надежду и совершенную любовь, разумение и познание, Господи, чтобы исполнил я Твое святое и истинное призвание”.

Поэтично и лаконично - что нечасто сопутствует одно другому. Он был очень хорошим поэтом, Франциск Ассизский. Сын местного зажиточного горожанина и француженки, с ранних лет сочинял стихи и стал трубадуром. Потом писал на устанавливающемся итальянском языке, но поначалу, судя по всему, по-французски, точнее - по-провансальски, коль скоро трубадуры - явление Прованса XI-XIII веков.

По-русски им не повезло с названием. Даже когда знаешь, в чем дело, перед умственным взором невольно возникает нечто медное, задранное вверх для побудки. Хотя труба здесь ни при чем: trobar - слагать стихи.

Поэзия трубадуров неразрывно связана с рыцарством. Из окна замка выглядывала воспеваемая Прекрасная Дама, недоступная и не очень-то практически желанная, если учесть, что это ее муж обеспечивал стихотворцу приличный уровень жизни при своем дворе. На манер рыцарских устраивались поэтические турниры. Альбигойские войны, разорившие в начале XIII века Прованс, покончили с трубадурами. До нас дошли сведения о четырех сотнях этих поэтов. Известнейший из них, Бертран де Борн, умер в 1215 году - его стихи, конечно, знал Франциск, родившийся в 1181-м.

Он водился с золотой молодежью, и биографы увлеченно говорят о его пристрастии к роскоши и развлечениям - чтобы создать контраст последующей аскезе. Франциск и в юности был совестлив и одаривал нищих, но первый настоящий переворот в его душе произошел в плену, куда он попал во время войны с Перуджей. Второй - по возвращении, в тяжелой болезни. Третий вызван видением, побудившим его покончить с прежней жизнью. И, наконец, призыв говорящего креста завершил обращение.

В базилике Сан-Франческо в Ассизи не отделаться от ощущения, что на фресках Джотто в Верхней церкви - Франциск второго этапа жизни, а у Симоне в Нижней - первого. Хотя у него там св. Мартин Турский, но храм-то - во имя св. Франциска Ассизского, не сопоставить стиль и суть - невозможно, как и жития обоих святых. Безусловно, Симоне Мартини подхватил то, что забросил Франциск, - поэзию трубадуров.

Оттого он и выделяется так среди современников.

А в Ассизи выделиться трудно: базилику св. Франциска, помимо Симоне и Джотто, расписывали еще Чимабуэ и ПьетроЛоренцетти. Эта мощная квадрига затоптала всех возможных соперников. Уцелели лишь какие-то безымянные обломки: Мастер Санта-Кьяра, например, а как по имени-отчеству - неведомо. Открытие поджидает только в стороне от мощного вала первостатейных талантов, в низине, в пяти километрах от самого Ассизи - там Порциункола (Porziuincola): церковь Санта-Мария-дельи-Анджели.

День уже клонится к вечеру, а по широкой площади все подходит и подходит народ. Бердяев, чтивший св. Франциска, горевал, что его места оставляют впечатление заброшенности. Бердяев бывал тут век назад, посмотрел бы сейчас: заполнена вся гигантская, седьмая по размеру в мире церковь, построенная вокруг двух келий св. Франциска. В Страстную пятницу, разумеется, преобладают паломники, но и в любое другое время здесь хватает туристов. Павел Муратов, который был тут примерно в те же годы, что Бердяев, как раз досадует на обилие посетителей, нарушающих благостность здешних мест. Как же все субъективно и относительно. Можно себе представить, что такое “много народу” в начале ХХ века, и что - в начале ХХI. Впервые я попал в Ассизи в сентябре 1977 года: по сравнению с нынешними временами - тишь и безлюдье.

Одна келья в Санта-Мария-дельи-Анджели, в которой святой жил и которая явилась ядром всего францисканского ордена - капелла деллаПорциункола. Это означает “маленькая часть”, “маленькая порция” или, как говорили у нас в армии - “порцайка”. Вторая - капелла дельТранзито: имеется в виду переход в другой мир. В ней св. Франциск умер 4 октября 1226 года. А дальше, в глубине церкви, за коридорами, открывается зеленый дворик - остаток того леса, в котором Франциск беседовал с птицами и именно здесь встречался со св. Антонием Падуанским.

Здесь же - капелла дельРозето: Розового сада. Речь идет о том, как мучимый искушениями плоти Франциск, сорвав одежду, бросился в розовый куст, но тот вовремя свернул шипы и не поранил святого. Нечто подобное произошло семью столетиями раньше со св. Бенедиктом (устав его ордена стал образцом для всего европейского монашества), который ринулся в заросли шиповника и крапивы, чтобы загасить вспыхнувшую при виде женщины похоть. Правда, тогда флора не стала сотрудничать со святым, но цель была достигнута. Как выразился папа Григорий Великий: “Через раны тела он исцелил в себе раны души”. Представляется правильным, что растение оказалось милосердным к Франциску. Самый обаятельный святой христианского мира, он жил в единстве с природой, был ее подлинной частью, как мало кому дается, как, может быть, существовал древний, еще не осознающий себя отдельной личностью человек, который опускал руку в воду и не различал толком - где рука, где рыба, где река.

Капеллу Розето расписал Тибериод’Ассизи - то открытие, которое ждет тебя здесь. Художник, которого в действительности звали ТибериодиДиоталлеви, родился в Ассизи в 1460-е годы, здесь же и умер в возрасте около шестидесяти, работал в Умбрии и Риме, учился у Перуджино и Пинтуриккио. На первого Тиберио совсем не похож, второго несколько напоминает, но он нежнее, скромнее, прозрачнее. Как верно, что именно он расписал капеллу, посвященную св. Франциску. Среди семи сцен есть и “Чудо розового куста” с растерянным и смущенным святым и стоящими перед ним двумя ангелами - на фоне узнаваемого умбрийского пейзажа.

По красоте ландшафта, по той натуральности, с которой рукотворное здесь вписано в природное, Умбрия занимает второе в Италии место после непревзойденной Тосканы. Изящно написал об окрестностях Ассизи Михаил Кузмин:

Месяц молочный спустился

так низко,

Словно рукой его можно

достать.

Цветики милые

братца Франциска,

Где же вам иначе расцветать?

Умбрия, матерь задумчивых

далей,

Ангелы лучшей страны

не видали.

Такая Умбрия предстает на фресках Тибериод’Ассизи. Его радостно встречаешь как уже доброго знакомого немного южнее Ассизи, под Монтефалько. Километрах в двух от городка - монастырь Сан-Фортунато, куда добираешься, чтобы посмотреть на работы БеноццоГоццоли, а там еще, в монастырском портике, и он - Тиберио. Снова св. Франциск, снова умбрийские виды, снова сдержанная прелесть письма.

Какой же звездопад талантов обрушился на Италию в те времена! В “Справочнике художников итальянского Ренессанса” перечислены более 1200 человек, но и он не полон - по крайней мере, я не смог найти в нем как минимум трех-четырех имен отличных мастеров, которых видел в путешествиях по стране. Такая земля.

Возле церкви Санта-Мария-дельи-Анджели, Порциунколы - большой францисканский книжный магазин, где я и купил сочинения св. Франциска по-русски. Монахи этого ордена появились в России еще в XIII веке. ПланоКарпини был проездом: его отправили в 1245 году с письмом папы “царю и народу тартарскому”, но Батый письма не принял. Карпини встречался в ханской ставке с отцом Александра Невского - князем Ярославом Всеволодовичем. Через несколько лет со сходной миссией, но уже по поручению французского короля Людовика IX, проехал через русские земли францисканец ГийомРубрук - о его поездке написал поэму Николай Заболоцкий. В Москве первым из этого ордена оказался епископ Иоанн Франциск, которого в 1526 году принял великий князь Василий III. К францисканцам благосклонно относились Петр I и Екатерина II. В XIX веке в Смоленске и Москве, в Сокольниках, были францисканские монастыри. В 20-е годы следующего века орден помогал голодающим Поволжья. С 1993 года в Москве работает миссия конвентуалов, церкви и монастыри есть в разных местах России, даже в Сибири.

В книге “Святой Франциск Ассизский. Сочинения” в русском переводе - наставления, послания, молитвы, гимны. Во всем сквозит не просто смирение, но смирение радостное. “Рай вокруг нас”, - говорил святой. Бертран Рассел пишет: “Франциск никогда не обнаруживал чувства превосходства, даже по отношению к самым униженным и дурным людям. Фома из Челано говорил о Франциске, что он был больше, чем святым среди святых; среди грешников он также был одним из своих”. Из наших, значит.

Все связанные со св. Франциском места несут отпечаток его личности, все так или иначе живописны. Не зря же именно францисканцы первыми стали заказывать повествовательные церковные росписи, привлекая лучших мастеров для сочинения познавательных и поэтичных стенных рассказов - в первую очередь, жития св. Франциска, но и других тоже (св. Мартина в Ассизи, например).

Уютен и завораживающе красив островок Сан-Франческо-дель-Дезерто в Венецианской лагуне. Он целиком покрыт кипарисами, в летний день в ветвях оглушительно звенят цикады, и это единственный шум на острове. Св. Франциск высадился здесь в 1220 году, когда возвращался в Италию из Египта, где отважно проповедовал перед султаном, оборонявшимся от крестоносцев. Сегодня любезный монах, отвечающий за publicrelations, проводит по монастырю XIII века. В саду - диковинный монумент в честь святого: из венецианских причальных свай (брикола). Из сада - вид на остров кружевниц Бурано, с его наклонной колокольней, веселыми пестрыми домиками.

Даже в самом центре Нью-Йорка церковь св. Франциска Ассизского не теряет фирменного францисканства - на манхэттенской 31-й стрит, в двух шагах от стадиона Мэдисон-Сквер-гарден и Пенсильванского вокзала. Если задрать голову, виден шпиль Эмпайр-Стейт-билдинга. Зажатая между зданиями в 20 и 52 этажа, изящная церковь заметна, только когда подходишь к ней вплотную. Там два помещения, одно из которых во время службы заполнено корейцами: францисканцы всегда были неутомимыми миссионерами. О корнях напоминает мозаика на фасаде: под образом святого - изображение базилики в Ассизи.

От Ассизи всего в четырех километрах - но эти четыре километра круто вверх - скит, где молился св. Франциск с братьями. Называется EremodelleCarceri - дословно Тюремный скит: монахи имели в виду, что удаляются сюда в добровольное заточение от мира. Это склон горы Субасио. До вершины - 1290 метров - еще далеко, но ощущение безошибочно горное. Маленькая церковка XV века. Свищет ветер, качаются клены и дубы, птиц разнесло ветром, дикость и диво. Пешком туда идут только отдельные энтузиасты и отряды каких-то религиозных скаутов в коротких штанах. У каменных алтарей св. Франциска - потешный процесс покаяния окруженной подругами девочки: игра, со смехом, без звериной серьезности, Франциск бы одобрил.

Каким-то странным образом я вспомнил здесь чеховский пассаж из “Дамы с собачкой”, а вернувшись домой, перечитал: все верно.

...однообразный, глухой шум моря, доносившийся снизу, говорил о покое, о вечном сне, который ожидает нас. Так шумело внизу, когда еще тут не было ни Ялты, ни Ореанды, теперь шумит и будет шуметь так же равнодушно и глухо, когда нас не будет. И в этом постоянстве, в полном равнодушии к жизни и смерти каждого из нас кроется, быть может, залог нашего вечного спасения, непрерывного движения жизни на земле, непрерывного совершенства.

...как, в сущности, если вдуматься, все прекрасно на этом свете, все, кроме того, что мы сами мыслим и делаем, когда забываем о высших целях бытия, о своем человеческом достоинстве.

Вместо моря на Субасио так же шумящий, по-дантовски шумящий, лес, и тоже откуда-то снизу, но и со всех сторон тоже. Франциск наверняка заговорил бы с собачкой: он знал эти языки. Но и с чеховским героем, и с Чеховым самим тоже нашел бы общий язык - это пантеизм, конечно. Слово “равнодушие” здесь не должно смущать - речь о независимости мира от нас, людей (об этом выразительно - и у Тютчева, Баратынского, Заболоцкого). Правоверный католик отшатнется от пантеизма св. Франциска, но что есть его гимны брату-Солнцу и сестре-Луне, что есть его почти физическое, до диффузии доходящее, соединение с природой в умбрийских холмах, что есть проповедь птицам, наконец? Мой нью-йоркский приятель ВагричБахчанян как-то заметил: жаль, что Франциск не проповедовал попугаям - была бы звукозапись его речей. Вот относительно достоверный портрет у нас есть - один: в Субиако, в бенедиктинском монастыре неподалеку от Рима. Он написан через два года после смерти святого, по свежей памяти. Ничего истового, аскетического: мягкие очертания лица, тяжеловатый подбородок, простодушный взгляд. Похоже, от рождения, от природы он не был предрасположен природой стать тем, кем захотел стать и стал усилием воли и ума.

На временной дистанции св. Франциск, действительно, обаятелен и светел. Но попасть с ним в компанию было, надо думать, непростым испытанием. Жестоко требовательный к себе, он и других донимал попреком: по-другому не бывает в человеческой натуре. И все же этот аскет умел и любил улыбаться.

Улыбка, приветливость, жизнерадостность Франциска Ассизского запечатлелись в образах Симоне Мартини, в его “новом сладостном стиле” (итальянская поэтическая школа, возникшая в конце XIII века). Не только во фресках базилики в Ассизи, но и в полиптихе для пизанского монастыря Санта-Катерина - это его самая крупная работа: 43 фигуры святых в четыре ряда (сейчас в Национальном музее Пизы Сан-Маттео), и в другом полиптихе, в Орвието (в Музее собора). И - нагляднее, великолепнее всего - в “Благовещении”.

После странствий по городам Италии Симоне вернулся в Сиену. Здесь он женился на дочери художника МеммодиФилиппуччо - Джованне. В лице ее брата, ЛиппоМемми, приобрел друга и соавтора. Тесть и шурин Симоне были сильными живописцами - о них мы еще вспомним в Сан-Джиминьяно, где хранятся очень интересные их работы.

Муниципальные документы подтверждают, что Симоне неплохо заработал на выезде: еще до женитьбы купил дом у своего будущего тестя, а невесте преподнес свадебный подарок, так называемый propternupitas - 220 золотых флоринов. Это крупная сумма, раза в три превышающая, например, его гонорар за большую фреску для Палаццо Пубблико. Вообще, женившийся уже сорокалетним, Симоне человеком оказался семейственным. По завещанию, составленному 30 июня 1344 года, перед смертью, он оставил все имущество - два дома, земли под виноградниками, немалые денежные сбережения - жене и племянникам. Своих детей у Симоне и Джованны не было. Можно не сомневаться, что жена его любила. Шестидесятилетний Симоне Мартини умер в Авиньоне, и, когда Джованна через три года возвратилась в Сиену, она все еще носила траур.

Вместе с шурином ЛиппоМемми в 1333 году было написано для капеллы Сант-Ансано сиенского собора “Благовещение”, украшающее сейчас флорентийскую галерею Уффици. “Украшающее” - в самом прямом смысле, потому что нет на свете наряднее, ярче и праздничнее Благовещения. Сплошь золотой фон доски размером 2,65 на 3,05 метра с пятью острыми резными навершиями, и на нем - четко прорисованные фигуры. Предположительно св. Джулитту (справа) написал Липпо, остальное - Симоне Мартини. Красочность, самым непосредственным образом поднимающая настроение. Всякий раз, оказываясь в Уффици, я наблюдаю в этом зале № 3, как улыбаются подошедшие к картине люди - исключений не бывает.

Симоне выбрал один миг из эпизода Благовещения - потрясение Марии после слов архангела “Радуйся, Благодатная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами”. Далее в Евангелии от Луки говорится: “Она же, увидев его, смутилась от слов его и размышляла, что бы это было за приветствие” (Лк. 1:29). Это и изображено. Архангел еще не сообщил главного - “...зачнешь во чреве, и родишь Сына, и наречешь Ему имя: Иисус; Он будет велик и наречется Сыном Всевышнего...” (Лк. 1:31-32), - но Мария уже понимает, что сейчас услышит нечто необыкновенное, и полуотворачивается от небесного посланца, застенчиво прикрываясь накидкой. На лице - еще не радость, но напряженное ожидание.

Во второй сиенский период Симоне проявил и свой повествовательный дар, так ярко проявленный в капелле св. Мартина в Ассизи. В Национальной пинакотеке Сиены - алтарь блаженного АгостиноНовелло, прежде находившийся в церкви Сант-Агостино, за южными воротами города, у нынешнего ботанического сада. Вокруг центрального образа - четыре чуда, явленные Агостино. Подробная живость городской жизни в боковых сценах алтаря - особенно там, где на тесной улице блаженный, словно Супермен из мультфильма, подхватывает в воздухе падающего с балкона ребенка. Три сцены из четырех - спасение детей: безошибочный расчет на восхищение и почитание. Приор августинского ордена АгостиноНовелло умер в 1309-м, и город выделил большую сумму на прославление его жизни. Симоне, скорее всего, был знаком с ним или, по крайней мере, его видел: центральный образ индивидуален и, возможно, портретен.

Самая, вероятно, известная вещь Симоне Мартини - фреска в сиенском Палаццо Пубблико: “Гвидориччо да Фольяно”. Растиражированная миллионами репродукций, она не теряет своего проникающего воздействия. И можно догадаться, почему: особенно в наши времена. Это - портрет одиночества.

Сиенский полководец едет между крепостями Монтемасси и Сассофорте на фоне темно-синего неба, по холмистому полю, и в волнистую линию горизонта вписываются очертания холки и крупа его коня. Пейзаж пустынен, что усиливает горизонтальность фрески - девять с лишним метров в длину, три в высоту. Герой - один в широком долгом пространстве.

В эпическое произведение наблюдателю обычно вписаться трудно: можно лишь постоять в сторонке, поглядеть заинтересованно. А тут - безошибочное чувство причастности к происходящему на твоих глазах. Стирание прошедших столетий.

Красоты в облике самого военачальника нет: крючковатый нос, толстые щеки, заметный животик, какой-то клоунский наряд с черными ромбами по желтому фону, да еще совпадающий с конским облачением. Но это все и приближает образ.

Гвидориччо в 1328 году одержал победу над КаструччоКастракани (об этом славном кондотьере много пишет в “Истории Флоренции” Никколо Макиавелли). По Симоне выходит, что он победил один, один и освободил изображенные на фреске города. Это - самурайско-ковбойская поэтика. Она же - тема странствующего рыцаря. Человеческое самостояние в своем предельном проявлении.

Жизнь Симоне Мартини завершилась в Авиньоне, где он провел последние восемь лет. Римские папы находились как бы под арестом у французских королей, в истории оставшемся как “авиньонское пленение пап”, с 1309 до 1378 годы. Вазари сообщает: “Он с настойчивостью величайшей был приглашен в Авиньон ко двору папы, где он выполнил столько живописных работ фреской и на досках, что творения его оправдывают его славу, распространившуюся столь далеко”. Там Симоне, вероятно, получил при папе Бенедикте XII какую-то доходную синекуру, вроде петрарковской. Во всяком случае, был активен и влиятелен. Блеклые следы его фресок слегка видны в папском дворце - в частности, в украшении рыбного пруда Оленьего зала.

Именно по двум сонетам Петрарки, написанным в ноябре 1336 года, можно заключить, что прибыл Симоне в главный город Прованса, родины трубадуров, в начале того года. Приглашение мог организовать кардинал ЯкопоСтефанески - по его заказу художник расписывал церковь Нотр-Дам-де-Дом в Авиньоне. Это тот самый Стефанески, для которого Джотто написал полиптих в Ватиканском музее.

Покровители у Симоне всегда были высокие. Сам-то он родился в скромной семье мастера ариччио (arriccio) - нижнего слоя штукатурки для фрески: может, оттого и тянулся к высокопоставленным и сильным - королю Неаполитанскому, папе, кардиналам, высшим сиенским властям. Испытывал ностальгию по тому, чего в его родословной не было, - по рыцарству. Не зря у него так часты изображения святых королевской крови, вроде Людовика Французского, Елизаветы Венгерской, Людовика Тулузского.

На полях принадлежавшего Петрарке тома Плиния - в том месте, где говорится, как независимо и на равных древнегреческий художник Апеллес разговаривал с Александром Македонским, - сохранилась запись Петрарки о том, что так же свободно и весело беседовал с правителями Симоне. С Петраркой он подружился по-настоящему, несмотря на то, что был на двадцать лет старше. Помимо общих склонностей к лиризму и музыкальности, оба были итальянцами в Провансе - экспатами, говоря по-сегодняшнему. Впрочем, Авиньон в XIV веке обильно населяли итальянцы, хотя все папы авиньонского периода были французы.

Для Петрарки Симоне проиллюстрировал рукопись Вергилия. Миниатюра (30 на 20 см) - в Амброзианской библиотеке Милана. Светский сюжет - и излюбленный художником светский характер: развалившийся под деревом Вергилий с пером в руке, Эней с копьем, на переднем плане - крестьяне из “Эклог” и “Георгик”.

Непреходящая досада и обида, что утрачен портрет Лауры, написанный Симоне. А то, что он запечатлел возлюбленную Петрарки, достоверно известно из двух петрарковских сонетов - 77-го и 78-го. Вазари: “...величайшей удачей было для Симоне то, что он жил во времена мессераФранческо Петрарки и встретил при авиньонском дворе сего нежнейшего поэта, который пожелал иметь изображение мадонны Лауры, исполненное рукой мастера Симоне, и, так как она на портрете оказалась такой же прекрасной, как он желал, он оставил память о Симоне в двух сонетах”. Мы их знаем в превосходном переводе В. Левика:

Меж созданных

великим Поликлетом

И гениями всех минувших лет -

Меж лиц прекрасных не было

и нет

Сравнимых с ним,

стократно мной воспетым,

Но мой Симоне был в раю -

он светом

Иных небес подвигнут и согрет,

Иной страны, где та пришла

на свет,

Чей образ обессмертил он

портретом.

Нам этот лик прекрасный

говорит,

Что на Земле - небес

она жилица,

Тех лучших мест, где плотью дух

не скрыт,

И что такой портрет не мог

родиться,

Когда художник

с неземных орбит

Сошел сюда - на смертных жен

дивиться.

И другой:

Когда, восторгом движимый

моим,

Симоне замышлял

свое творенье,

О если б он, в высоком

устремленье,

Дал голос ей и дух чертам

живым.

Я гнал бы грусть,

приглядываясь к ним,

Что любо всем, того я ждал

в волненье,

Хотя дарит она успокоенье

И благостна, как Божий херувим.

Беседой с ней я часто ободрен

И взором неизменно

благосклонным.

Но все без слов... А на заре

времен

Богов благословлял Пигмалион.

Хоть раз бы с ней

блаженствовать, как он

Блаженствовал с кумиром

оживленным.

Как красиво, что Петрарка поставил Симоне вровень с собой: “обессмертил портретом” - словно он сам не сделал это стихами. Нечастое дело в те ранние времена, чтобы творец-литератор согласился поместить на своем уровне ремесленника-живописца. Можно с уверенностью сказать, что Симоне добился такого статуса не только мастерством, но и высоким социальным положением: он был умелым и опытным царедворцем.

Но об этом могли знать находившиеся рядом, как Петрарка. Остальные находились под обаянием его художественной силы.

Влияние Симоне Мартини было огромным на возникновение стиля интернациональной готики, расцветшего во второй половине XIV века, - почти до середины следующего столетия.

Это от Симоне пошли аристократизм, элегантность, обилие мелких очаровательных деталей, отказ от монументальности и торжественности. Достаточно сравнить в одно время написанные во Флоренции “Поклонение волхвов” Джентиле де Фабриано (Уффици) и фрески Мазаччо в капелле Бранкаччи, чтобы понять, почему Джентиле был популярнее и даже влиятельнее. Это уж потом простота и драматизм победили, как всегда суть одолевает стиль на долгой дистанции. Важно то, что через папский Авиньон, францисканский Ассизи, торговую и паломническую Сиену влияние Симоне распространилось по всей Европе: во Францию, Бургундию, Чехию. Скажем, “Роскошный часослов герцога Беррийского” братьев Лимбург - прямое наследие Симоне Мартини.

Последняя его работа создана в 1342 году - это “Святое Семейство”, хранящееся в Ливерпуле, в WalkerArtGallery.

Исключительно редкий сюжет - по сути, семейный скандал, известный по Евангелию от Луки. Семья посещала Иерусалим в праздник Пасхи, а когда возвратилась в Назарет, то оказалось, что Иисуса нет. Родители думали, что мальчик шел с другими назаретянами, но в результате выяснилось, что Он остался в Иерусалиме, где беседовал с учителями в храме. Маленький Иисус, ведущий дискуссию со взрослыми богословами, часто изображается в живописи, но Симоне иллюстрирует следующий этап. “...Матерь Его сказала Ему: Чадо! Что Ты сделал с нами? Вот, отец Твой и Я с великой скорбью искали Тебя. Он сказал им: зачем было вам искать Меня? Или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему?” (Лк. 2:48-49). В новом русском переводе, как и в некоторых английских версиях, сказано прямо: “в доме Моего Отца”. Потом, правда, все закончилось по-семейному хорошо - Иисус из дома Отца Небесного вернулся в дом отца земного: “И Он пошел с ними... в Назарет; и был в повиновении у них” (Лк. 2:51).

Симоне Мартини виртуозно передает мимику и жестикуляцию: протянутая рука и поджатые в попреке губы Марии, весь изогнувшийся в недоумении и негодовании Иосиф, совершенно спокойный, почти надменный подросток Иисус, с чуть прикрытыми глазами, опущенными уголками губ, скрещенными на груди руками.Все исполнено мягкого юмора и теплоты. Из множества существующих Святых Семейств это - наиболее земное, трогательное, именно что семейное. Франциск - монах-трубадур - был бы доволен работой художника-трубадура.